тяжелый взгляд серых глаз отца лег на мое лицо.
Победителей не встречают укорами. Но Повелителю позволено все.
— Прошу простить, отец. — Склонился в глубоком поклоне.
Это было правилом, которое следовало неукоснительно соблюдать. Один из пунктиков султана. Еще в глубокой юности он, отличавшийся буйным нравом, одним ударом сабли сносил головы тем придворным, которые, по его мнению, нанесли ему оскорбление, недостаточно низко склонившись перед ним, наследником великого рода Аманитов.
— Итак, ты сдержал слово, Мансур, — в голосе прозвучало одобрение.
Едва уловимое, но столь сладкое для сына, который не часто удостаивался похвалы отца.
— Да, Повелитель. — Взглянул на него, стараясь оставаться невозмутимым на вид и не выдавать радость, трепещущую в душе.
Порывистый и чувственный человек, султан все же не выносил проявлений излишней эмоциональности. Особенно, у мужчин.
— И явился за наградой? — серые глаза впились в мое лицо.
— Как и подобает победителю, — легкой ухмылкой обозначил оттенок шутки в этом немного дерзком заявлении.
— Заслужил, — он кивнул.
Почему молчит? Слово давал не только я. Обещания обязан выполнять даже Повелитель. Честь — превыше всего. Особенно, для потомка славного рода Аманитов. Иначе прародители перевернутся в своих гробницах, проклиная навлекшего позор на их имя. Хотя, наверное, от них уже лишь прах остался — от всех, кроме последних трех, самых великих, сплотивших Империю.
Я тоже молчал, спокойно глядя в глаза отцу.
— В качестве воздания за приказ, исполненный в срок, дарую титул Королевы твоей матери — неотчуждаемый и пожизненный, — произнес султан. — Также закрепляю за ней правое крыло дворца, которое будут наследовать ее дети.
— Благодарю, Повелитель, — выдохнул я, вновь склонившись перед ним.
Сердце, застучавшее быстрее, вдруг сжало тоской. Я внезапно осознал, какие последствия будут у моих «завоеваний». Если титул и часть дворца пожизненно принадлежат королеве Асурии, у Шасианы будет лишь один способ заполучить желанное до зубовного скрежета. Лишь со смертью соперницы она сможет примерить вожделенную корону.
— Позволите ли вы задать вопрос, отец? — выпрямившись, сказал тихо.
— Позволяю, — донеслось в ответ.
— Будет ли жизнь моей матери в безопасности отныне?
Я выдержал его взгляд. Сначала в серых очах взметнулась ярость. Померкнув, она уступила место пониманию и даже протаяла одобрением.
Все это пронеслось в глазах султана за мгновение, после чего они вновь стали непроницаемыми. Все придворные обречены на эту муку, холодящую кровь, гадать, о чем думает Повелитель, глядя на них. С одинаковой степенью уверенности можно было ожидать и награды, и смертного приговора.
— Выживает сильнейший, Мансур. — Коротко сказал отец. — И тебе, если хочешь когда-нибудь унаследовать мой трон, стоит об этом помнить. А теперь оставь меня, — пресек он дальнейшие расспросы, взмахнув рукой.
Настаивать я не посмел. Это могло стоить головы любому, султан не терпел возражений. Поклонившись в спину Повелителя, который отвернулся от меня, разглядывая один из кинжалов под стеклом, я вышел за дверь и пошел обратно.
Во дворце было, как всегда, жарко в это время года. Благодаря хитроумной архитектуре он продувался ветрами, воюющими с жарой. Редкий камень, из которого это огромное, но в то же время остающееся изящным строение было возведено, всегда оставался ледяным — в теплые месяцы, и сохранял тепло в холод.
Но мне, когда добрался до своих покоев, хотелось только одного — приказать растопить камин. Да пожарче! Чтобы огонь изгнал из души жуткий холод того самого одиночества, о котором я напрочь позабыл благодаря объятиям Найяны. Самого солнечного человечка на свете! Моей обжигающей ягодки…
Мягкая перина, от которой отвык напрочь, не давала спать. Все бы отдал, чтобы снова оказаться на жестком песке, лишь бы рядом была она — моя ягодка, посапывающая тихо. Умаявшись от бессонницы, уснуть смог только к утру — забывшись тем самым путаным, рваным сном на границе с явью, когда кажется, что идешь между мирами, сквозь время.
Мне снилась пустыня, ветерок нежно гладил спинки барханов, заставляя их петь, а я вдыхал аромат волос Найяны — сладко-свежий, как арбуз, и улыбался, тая от счастья.
Сон был путаным и беспокойным. А когда вдруг открыл глаза, увидел тень на краю кровати. Сердце екнуло — на мгновение показалось, что Найяна пришла. Но это было желаемое, принятое за действительное.
— Шасиана? — разглядев знакомые черты лица, спросил недоверчиво. — Что вы тут забыли?
— Может, соскучилась по тебе? — прошептала она.
— Комнатой не ошиблись? — сухо бросил, встав и накинув халат.
Бесстыдство этой дамочки меня всегда коробило.
— Ах, какой ты! — рассмеялась и плавно встала.
Каждое движение ее телом выпевалось, будто мелодия. Иногда понимаю, почему отец обратил на нее внимание. Но в то же время эта змея так порочна, что к ней и притрагиваться не хочется.
— Я пришла поздравить принца, с победой вернувшегося домой.
— Не поверю, что вы рады такому исходу, — усмехнулся и плеснул себе воды в бокал.
Поднес его ко рту и передумал пить. Сколько эта дрянь находилась в моей опочивальне? Вполне могла успеть подсыпать яд. Она жаждет посадить сына на трон нашего с ним отца. Я — препятствие на ее пути. Поставил бокал обратно и вздрогнул от смеха Шасианы.
— Серьезно? — она раскусила меня. — Думаешь, я подсыпала тебе что-то в питье? О, святая чешуя, Мансур! — подошла ближе и посмотрела в мое лицо.
В темноте ее черные глаза светились зеленью с алым отливом. Рот приоткрылся, изнутри высунулся раздвоенный язычок. Подрагивая, он завис в воздухе, создав мерзкое ощущение, что она пробует меня на вкус. Даже почувствовал склизкий след на щеке. Отступил на шаг, с трудом удержавшись, чтобы не вытереть кожу.
— Скажи мне, она тебе нравится? — вопрос прогремел громом в ясный день.
Сердце забилось так часто, что стало не хватать воздуха.
— Кто? — постарался спросить недоуменно и равнодушно.
— Ты прекрасно все понял, — пропела Шасиана. — Я отсюда слышу, как танцует твое сердце. Словно необъезженный скакун. Ты и сам таким был, — она взяла мой бокал и выпила залпом. — Но эта девочка тебя приручила, я вижу. Ты с ней стал таким же, как твой отец со мной.
— Не смей говорить такое о Повелителе! — рыкнул я, развернувшись.
— Хорошо, прости за мое женское бахвальство, — притворно вздохнула. — Но власть так сладка. Особенно, власть над таким мужчиной, которому принадлежит более половины мира!
— Я же
