— Обедать идешь?
— Конечно, — фальшиво улыбнулась я.
— Ты сегодня какая-то странная…
Как только он оставил меня в одиночестве, я выдохнула и отступила от шкафа. Лукас выбрался наружу и решительно заявил:
— Такого унижения я не испытывал, даже когда… Да никогда!
— Я думала, что прятаться — основное свойство твоего ремесла, — подлила я масла в огонь, едва сдерживая смех из-за его искренней досады.
— Но не в шкафу ведь!
Решительным шагом он направился вон из комнаты.
— Ты куда? — повисла я у него на руке.
— Я готов!
— К чему? — испугалась я.
— Я готов попросить твоего отца разрешения об официальных встречах. Ведь именно так делают все настоящие мужчины!
— Святые Угодники, как я объясню, что ты вошел в гостиную из моей комнаты, а не с лестницы? — умоляющим голосом засопела я. — Ты же сюда через окно забрался?
— Я мастер, — высокомерно заявил Лукас. — Я всегда вхожу через двери.
— А давай ты сейчас выйдешь через окно, а войдешь через дверь?
Мужчина недовольно цыкнул и действительно открыл окно. Прозвучал неясный шорох, и когда я выглянула наружу, то Лукас, одергивая свободную куртку, перешагивал через засеянные грядки. За ним, словно верный пес, семенил петух, отчего-то воспылавший к моему поклоннику странным доверием.
Мучаясь от предчувствия, что отец, считавший, будто исчезнувший в небытие Ян разбил мне сердце, попытается вернувшегося кавалера поколотить, я выбралась из девичьего логова.
— Как раз вовремя, — вымолвил папа, что-то помешивавший в кастрюле на очаге, и удивился: — А ты чего не переоделась?
Тут внизу звякнул колокольчик.
— Ой, — с фальшивой улыбкой всплеснула я руками, — кто-то пришел!
— Странно, — нахмурился отец. — Я же закрыл лавку на замок.
Как был в парусиновом фартуке, он спустился на первый этаж. Я следом, стараясь не отставать, чтобы, если что, встать между ним и Лукасом. Конечно, мой возлюбленный умел неплохо драться, но папин богатырский удар выдержать был способен не каждый, а мне хотелось видеть любовника с целеньким носом, со всеми зубами и, по возможности, совсем без синяков.
Взвинченный предстоящей миссией, Лукас замер на пороге аптекарской лавки. Собираясь с духом, он нервически сжимал и разжимал кулаки. Однако когда взгляд моего родителя остановился на его напружиненной фигуре и папины брови поползли наверх, бедняга сдрейфил.
— В следующий раз, пожалуй, приду! — заявил он, собираясь улизнуть обратно на улицу. Видимо, подразумевалось, что с этого дня в наш дом он станет пробираться исключительно через окно.
— Стоять! — тихим голосом остановил отец дерзкий побег.
Собравшись с духом, наш гость снова развернулся. Он поклонился и отчеканил с интонацией стража на учениях:
— Добрый вечер, суним Войнич!
От мужественного соблазнителя не осталось и следа, перед нами стоял Ян во всей красе, от конфуза не знающий, куда деть руки.
— Ну, здравствуй, — вкрадчиво отозвался отец, закатывая рукава.
— Лукас Горяцкий, двадцать семь лет. Доход — стабильный. Коплю на собственный озерный остров. Имею лошадь, двуколку и большое желание официально ухаживать за вашей дочерью! — выпалил на одном дыхании Лукас, не сходя с порога.
— Нет, — раздался лаконичный ответ.
— Что? — изумился он.
— Почему нет?! — выпалила я. — Где я еще найду парня с двуколкой и конем?
— С лошадью, — тихонечко поправил Лукас.
— Да хоть с коровой и козой в придачу! Сказала, что хочу его! — Я категорично ткнула в сторону кавалера пальцем. — Пусть хоть голый приходит.
— Ну, голый как-то… — невнятно пробормотал ухажер, боясь попасться под горячую руку раздосадованного отца и взбешенной возлюбленной.
— Как я могу позволить тебе встречаться с мужчиной, который никак не может решить, как его зовут? — возмутился отец. — Сразу видно, что он непостоянный!
— Поверь мне, он постоянный! Прямо как знак бесконечности — постоянный! Все время влипает в какие-нибудь неприятности! Стабильность налицо!
— И невоспитанный! Между прочим, у нас принято приходить с бутылкой виски на знакомство с отцом!
— Папа, откуда ему знать такие мелочи, если он рос один? И потом, у тебя целый шкаф бутылок.
Отец примолк. В лице отражалась напряженная работа мысли, но, сколько бы он ни пытался, никак не мог найти аргументов против наших встреч с Лукасом. Сведя на переносице кустистые брови, буркнул в сторону кавалера:
— Пить умеешь?..
Насколько я знала Лукаса, на свете имелось немного вещей, которые он не умел делать. Он был искусным любовником, но совершенно не умел ухаживать за девушкой и не относился к тому типу услужливых сердцеедов, которые вовремя подавали ручку, открывали дверь или знали, когда необходимо подтереть слезы нежной дамы надушенным благовонием платочком.
Еще Лукас не умел пить.
После второго стакана он улегся на диван в гостиной и, засунув руки между поджатых коленок, сладко засопел. У меня имелись все основания предполагать, что наутро незадачливого выпивоху ожидало мучительное похмелье и раскаянье за то, что он решил, будто гардеробные прятки унижали его чувство мужского достоинства.
Накрыв бедолагу пледом, отец вздохнул:
— Почему не выбрала парня покрепче? Ты у меня такая хрупкая, тебя оберегать надо. А этот что? Хлоп-хлоп глазенками, шлеп-шлеп губешками. Слабенький, как воробышек. Такого самого защищать придется.
Я не удержалась и звонко расхохоталась.
— Чего смеешься? — обиделся отец.
— Слабенький, говоришь? — фыркнула я и передразнила: — Хлоп-хлоп глазенками?
Ночью Лукас перебрался ко мне в кровать, а наутро, действительно проклиная солодовый виски, сбежал через окно, лишь бы не встречаться с грозным хозяином аптекарской лавки.
На встречу с бывшим секретарем Густава Каминского мы добирались под страшным ливнем. Тугие струи барабанили по крыше кареты, стекали тонкими струйками по стеклянному окну. Ехать пришлось за город, по разбитой дороге. Лошади едва передвигали ноги в глинистом киселе, а карету нещадно качало. За окном мок замшелый городишко, один из тех, что во множестве окружали Гнездич и незаметно превращались в его неотъемлемую часть.
Сидя рядом, мы с Лукасом незаметно взялись за руки. У него были удивительные руки, большие и сильные, умеющие успокаивать одним мягким пожатием. Кастан остановил внимательный взгляд на наших сцепленных в замок пальцах, и я попыталась освободиться, но Лукас сжал мою ладонь еще крепче, словно тем самым заявляя права и на то, что мы сидели рядом, и на открытые проявления нежности.
