На мгновение странная гримаса исказила лицо Антуана, но он тут же взял себя в руки. Анаис поежилась.
— А кости? — шепотом спросила она.
— По слухам, принадлежали тем первым погибшим ученикам, ради которых и создавался этот зал. Память о тех, благодаря кому наша страна так и осталась независимой. Что ж, хорошо, что хотя бы эту традицию больше не поддерживают.
— Согласна. Вряд ли родители погибших учеников на такое бы согласились…
— Да нет, — жестко усмехнулся Антуан. — Было бы кощунственно в одно панно рядом с костями великих героев прошлого помещать и кости молодых идиотов, таких же, как те, что устроили дуэль на мосту. Будем честны, милая Одетт, никто из нынешних учеников не достоин такой чести — чтоб о нем помнили еще годы и годы спустя.
Анаис промолчала, не желая спорить. В груди что-то неприятно заскреблось, но она раздавила это чувство, не глядя. Кости и кости. Ну и хорошо, что эту традицию отменили.
Вдоль стен зала тянулась узкая галерея, больше похожая на зрительный балкончик в столичном театре, только вот перил не было, пол просто обрывался в трех метрах от стен. По спине Анаис пополз холодок — ведь упасть отсюда, да еще в полумраке, совсем легко! Но когда они проходили всего в полуметре от края, Анаис ощутила мягкое давление древней и надежной магии. Зрителей защищало нечто более надежное, чем перила и ограждения.
Нижний этаж огромного зала пока был невидим, затянут тьмой, и сквозь нее едва можно было разглядеть противоположную стену. Даже гигантские окна от пола до потолка не разгоняли полумрак. Косые лучи света просеивались сквозь них мозаику круглых стеклышек и таяли в темноте.
Медленно стекались в зал ученики, в полумраке совсем неразличимые в своих одинаковых форменных камзолах. Иногда Анаис замечала других наставников — они держались отстраненно, предпочитали жаться к стенам. Подростки, наоборот, вовсю заигрывали с древней магией зала, соревновались — кто сможет дальше всех подойти к краю, прежде чем магия отпихнет его обратно. Их веселое шушуканье густым шорохом наполнило зал, не оставив ничего от величественной тишины.
— Такое чувство, — заметила Анаис так тихо, что Антуану пришлось склониться к ней, чтоб расслышать ее слова. Его дыхание мягким теплом коснулось ее шеи, и по коже девушки тут же пробежали мурашки, — что никто из них не хотел сюда приходить…
— Они не хотят нарушать традицию, хоть и слабо понимают ее смысл. Тем более, сеньор Лаперьер очень серьезно к этому относится и вполне может потом припомнить ученикам ее несоблюдение. Например, на экзамене.
— А он принимает экзамены?
— Он утверждает их результаты.
Старый склочный тиран-самодур, подумала Анаис.
Когда свет за окнами окончательно померк, тьма в сердце зала рассеялась столь резко, словно кто-то покрывало сдернул. Нижний зал заливал холодный белый свет, очень похожий на тот, что освещал подвал морталистки. Но у этого мертвенного свечения не было источников, и в никто не отбрасывал тени.
Фредерик лежал на каменном постаменте, облаченный в парадный сюртук. Спокойное лицо с заострившимися чертами, гладко причесанные волосы. Ничто не напоминало, что еще утром это тело конвульсивно билось и царапало себе грудь, пытаясь указать на свою убийцу. Рядом с ним стояла Бьянка, узнать ее можно было только по округлой полногрудой фигуре — лицо морталистки скрывала плотная черная вуаль. Обнаженные ладони на фоне черного траурного платья казались особенно белыми, почти такими же белыми, как и кости в инкрустации зала.
В ногах тела стояли Лабер и Лаперьер, оба не изменили своим обычным форменным костюмам, словно подчеркивая, что долг для них один — и в жизни, и в смерти. Они стояли на вытяжку, и если прямой, как палка Лабер выглядел вполне естественно, то пухловатый ректор вызывал невольную улыбку.
Последним, кто присутствовал внизу, у тела, был незнакомый Анаис мужчина, облаченный в дорогой черный костюм, щедро украшенный черными агатом и янтарем, в отполированных гранях которых белесо отражался свет. Он скучал, судя по его лицу и расслабленной позе. Похоже, тот самый отец Фредерика, писем которого так ждал мальчик. Показательно, что даже на похоронах отец мало интересуется сыном и беспокоится, скорее, о времени, потраченном на церемонию — излишне драматичную и глупую, на его взгляд.
Показательно — и грустно.
Анаис быстро огляделась, но не смогла заметить Робера. Она нахмурилась. Ей казалось, что мальчик будет торчать у самого края, у самой границы древней магии или и вовсе настоит на своем присутствии там, внизу, где будет вершиться ритуал.
Но его не было. Ни у стен, ни в толпе учеников.
Я его просто не вижу, успокоила себя Анаис. Здесь темно, лиц не разобрать, неудивительно, что я не могу его различить в толпе. Не мог же он и вовсе не прийти на похороны лучшего друга?
Антуан успокаивающе сжал ее локоть, и девушка перестала вертеться, снова взглянула вниз. Голоса почти не долетали до галереи, что-то неразборчиво говорил лектор, ему вторил Лабер. Бьянка молчала, стояла, неподвижная, неотвратимая, ждала, когда же закончатся слова.
Отец Фредерика в какой-то момент поморщился, махнул рукой, словно высочайше позволял закончить с официальной частью ритуала. Лаперьер подавился словами, сгорбился, закашлялся. Анаис видела — на мгновение его лицо стало растерянным и беззащитным.
Он ценит традиции, вспомнила Анаис слова Антуана. Для ректора они — опора, напоминание о великом прошлом, о важном значении Академии; мистический флер, придающий смысл современной обыденности. А тут, в такой важный момент, древний ритуал нарушают! Торопят! Да и кто — отец, которому полагается скорбеть, а не раздраженно губы кривить!
Анаис резко выдохнула, раздув ноздри. Жалость к Фредерику вскипела в тигле ее злости, оставила после себя густой и гадкий осадок. Антуан осторожно провел ладонью по ее плечу, и девушка слегка прикрыла глаза, успокаиваясь. Чтобы притупить чувства, она перевела взгляд на Бьянку, на ее белые-белые руки.
По знаку ректора морталистка склонилась над Фредериком, невесомо качнулась вуаль. Казалось, она что-то шепчет мальчику — добрый совет перед дальней дорогой, слова извинения или прощания. Выпрямившись, магесса вскинула обе руки над головой, и свет внизу померк, стянувшись к ее ладоням, маленьким, но нестерпимо ярким шаром остался меж ее пальцев. Анаис казалось, что он пульсирует, что в его центре проглядывает что-то странное, что-то, похожее на лицо, но сколько бы она не щурилась, она не могла его рассмотреть. Только слезы на глазах выступили.
Бьянка опустила шар на грудь Фредерику, и свет легко канул в плоть мальчика, словно в бездонный сосуд. Несколько мгновений сохранялась темнота, даже ученики притихли, внимательно следя за ритуалом. А затем свет хлынул сквозь кожу Фредерика, из его глаз, ушей и рта, лучом поднялся к самому потолку зала и, коснувшись его, рассыпался быстро гаснущими искрами.
И все это — в тяжелой, густой тишине.
Когда весь зал снова погрузился во тьму, по ученикам пробежал глухой шепот. Дети спешили восторженно обсудить зрелище, делились впечатлениями, подначивали друг друга, даже не замечая, как повышают и повышают голос. Скоро зал потонул в гуле голосов, и ученики нестройной вереницей потянулись к выходу. В коридорах Академии вспыхнул свет, и косые теплые лучи магических шаров выхватывали из полумрака оживленные лица подростков.
Анаис стояла неподвижно, медленно, через силу дыша. Перед ее глазами все еще горел мертвенно-белый столп света. Остальные не обратили внимания, но она успела заметить, что едва свет истек сквозь кожу мальчика, как тело на постаменте превратилось в легкую мумию, иссушенную, выжженную изнутри. То, что бедняки заменяли грубым земным огнем, магесса сотворила легко, призрачным светом. Но итог один — от человека не оставалось ничего, кроме рассыпающих в прах останков. Ни боли, ни радости, ни памяти.
Не о чем скорбеть.
Анаис поежилась, вспоминая кадавров — оживленных мертвецов, безмолвных, не удостоенных похорон, оставшихся вечно бродить по земле в наказание за прегрешения — или за бедность.
