— Но Гела никогда не была твоей мамой, она была чужой, Флорина. Ты изначально создала ложное представление о ней. И я предполагаю, что ты многого не замечала, ведь в твоём понимании мама никогда бы не причинила тебе боль. Но она не была твоей мамой. Не была. Она была низкой и жестокой женщиной, которая использовала и уничтожила тебя, обрекла на смерть, что и планировала сделать изначально. Она недооценила тебя, Флорина, потому что ты больше, чем брошенный и забытый ребёнок. Ты искренняя и добрая девушка. Не важно, что ты о себе думаешь, потому что это не твои мысли. Это слова всех вокруг, реакция и выводы на их отношение к тебе. Им всем было выгодно уничтожить тебя, Флорина, потому что они боялись тебя. Только тебя. А сейчас, вероятно, те, кто следовал за этими чудовищами, снова ищут тебя, чтобы доказать, что ты ничтожество. Неужели, ты позволишь им это сделать? Позволишь им думать, что та женщина была права насчёт тебя, и ты безвольная рабыня своей боли? Ты же дьявол, а он никогда не прощает своих обидчиков. Он жесток и справедлив. Он воюет, а не ласкает словом. Его обрекли на вечный ад, но он не сдался, а нашёл способ доказать, что он не хуже Создателя и успешно выигрывает сражение.
— Ты говоришь такие красивые вещи, Томáс, а внутри меня тишина, и я так хочу почувствовать каждое твоё слово в своём сердце, но оно молчит.
— Оно не молчит, Флорина, ты просто не даёшь ему говорить. Ты заткнула его, чтобы оно не болело из-за сильнейшего горя, которое пережила. И это нормальная реакция на случившееся.
— Нормальная? Стан всегда говорил, что я слишком драматизирую.
— Нет, это не так. Стан не мог пережить то, что пережила ты. Он не мог быть там. Он не мог ощутить всю боль, которую ощутила ты. И он не может адекватно оценить твоё состояние. Оно нормальное. Это самая правильная реакция, Флорина. Тебя предали, всю твою семью убили, и ты видела это собственными глазами. Любой человек, переживший подобное, сходит с ума. А ты вампир и не могла сойти с ума. Потому что твой организм защитил тебя и спрятал всю боль, заглушив её, дал тебе другое — болезнь для того, чтобы ты могла жить дальше. Но она тебя убивает, а боль так и живёт внутри тебя. Она будет жить дальше, пока не признаешь того, что это было, и ты всё сделала правильно.
— Ты думаешь, что если я позволю себе испытывать горе, то выживу?
— Если ты позволишь себе услышать своё сердце, то да. Но никто не знает, что там. Горе или боль, желание жить или искать любовь, воевать или созидать, ненавидеть или принимать. Ты тоже не узнаешь об этом, пока не позволишь себе чувствовать. Я считаю, что твоя болезнь — это наказание самой себя за ошибку, которую ты совершила, доверившись не той. Ты казнишь сама себя. Ты сама себе палач.
— Я же говорила тебе об этом, — напоминаю ему.
— Именно. Только тогда я не мог понять суть твоих слов, а теперь понимаю.
— Это страшно, — признаюсь я. — Страшно, Томáс, узнать, что же там… что там внутри моего сердца. Я боюсь.
— Знаю. Знаю, Флорина. И это нормально. Бояться узнать свои чувства и признать их страшно. Бояться это приемлемо для любого живого существа. Страх тоже понятен. Но если ты сможешь сделать это, то тебе больше ничего не будет страшно. Вообще, ничего. Никто больше не разобьёт твоё сердце. Я буду рядом. Когда ты решишь, что готова пережить прошлое и открыть своё сердце, я буду рядом с тобой, чтобы поддержать тебя или помолчать, или сойти с ума. Не важно, какой способ лечения ты для себя изберёшь. Важно, чтобы ты рискнула.
Я бы слушала его и слушала, говорила с ним вечность, но больше не в силах держать свой разум под контролем.
— Прости… я не могу… хочу спать, — выдавливаю из себя. Мои глаза закрываются. Злюсь на себя внутри, потому что это не то, чего я хочу.
— Подожди, тебе нужно поесть. Флорина, просыпайся, нужно поесть, — Томáс забирается на кровать и тормошит меня. Я слабо приоткрываю глаза.
— Не могу… тошнит… каждый… нет, — едва слышно говорю я, еле шевеля губами.
— Я знаю, что тебе может помочь.
Вряд ли. Я даже сама не знаю…
Что за чёрт?
От ужаса мои глаза распахиваются настолько широко, что перед ними скачут чёрные мушки. Томáс грубо сжимает мои щёки и силой открывает мой рот, а затем туда льётся кровь. Горячая, горькая и пульсирующая в моей гортани.
— Нет… Томáс… меня…
— Не стошнит. Разреши себе принять её. Давай, Флорина. Давай, — требует он.
Господи, меня сейчас, и правда, вырвет прямо на него. Я всё испачкаю, и это будет не отмыть. Кто-нибудь ещё узнает об этом, и тогда…
Я отключаюсь. Вот так. Просто беру и теряю сознание или засыпаю, это сложно определить.
Глава 24
Друг мой, наверное, ты считаешь, что я слишком быстро сдалась. Ты думаешь, что я страдаю ерундой и выдумываю себе проблемы, раз довела себя до такого состояния. Разве это не доказательство того, что мы с тобой похожи? Когда тебе плохо, и ты теряешь кого-то близкого, или тебя не любят и бросают, то как ты себя ведёшь? А мы изначально более эмоциональны и чувствительны. Соглашусь с тем, что я сдалась, потому что не смогла пережить предательство и смерть своей семьи. Не смогла стереть из памяти ту кровавую бойню в церкви и последующие события, потому что это невозможно. Я не сошла с ума, просто замерла, заморозила себя изнутри, только бы ничего не чувствовать. Это агония, мой друг. Это ужасно больно. Ты сейчас напомнишь мне, что в моей жизни появился потрясающий вампир. Он сексуален, искренен и живёт по совести. Он готов меня спасти. Но вот загвоздка в том, что я не жертва, а убийца. Меня не нужно спасать. Очень часто меня пытались спасти, и это лишь отдаляло меня от нормального состояния. Вот такой парадокс.
— Флорина — Флорина, всё хорошо.
Мне на лоб ложится что-то прохладное, и я распахиваю глаза. Моё сердце быстро колотится в груди, и я хватаюсь за руку Томáса, пока зрение стабилизуется.
— Всё хорошо. Ты в безопасности, — мягко произносит он. — Прости, мне пришлось тебя растормошить, чтобы ты проснулась. У тебя был кошмар.
Хмурюсь, оглядывая комнату в самолёте. А затем вспоминаю, что я опять потеряла сознание.
— Долго я была в отключке? — спрашиваю хриплым голосом, привставая на кровати. Мне сразу же на лицо летит мокрое полотенце, и я кривлюсь.
— Мы приземлились пять часов назад, — Томáс быстро убирает полотенце.
— И ты не разбудил меня?
— Не смог. Я будил тебя на протяжении трёх часов, как только у тебя начались кошмары и лихорадка. Мне оставалось только лишь сбивать жар холодной водой и не допускать сюда никого, пока ты сама не проснулась.
— Хм, — хмурюсь, уже полностью проснувшись. Двигаю шеей и разминаю её.
— Как ты себя чувствуешь?
Бросаю взгляд на Томáса и мягко улыбаюсь.
— Нормально, хотя ты едва не убил меня.
— Я не хотел, — Томáс отводит взгляд, заметно сожалея о том, что сделал. — Я думал, что это отличный выход. Сав сказал, что моя кровь — это твоё лекарство, и я решил попробовать. Но я понятия не имел, что ты впадёшь в кому. Я не предполагал такого исхода, и мне очень жаль. Я волновался.
— Я едва не захлебнулась. Меня вырвало?
— Нет. Но вся моя кровь практически вытекла из твоего рта, пришлось испачкать пару полотенец и покрывало.
— Ладно. Ничего. Нам нужно ехать дальше, — дёргаю головой и поднимаюсь на ноги, как и Томáс. Но меня начинает шатать, и мне приходится схватиться за него, чтобы не упасть. Хотя Томáс и так мягко обнимает меня за талию.
— Прости, голова закружилась, — подняв голову, шепчу я.
— Всё в порядке. Я же сказал, что буду рядом. — Его улыбка озаряет хмурый вид. И я клянусь, что моя кровь готова убить меня резко повысившейся температурой.
— Ты ел? — интересуюсь я, отпуская его.
— Нет.
— И ты в порядке? — удивившись, поворачиваюсь к нему.
— Да, я в порядке.
— Не голоден? — прищуриваюсь я.
— Если ты думаешь, что я убил весь экипаж, то нет. Я ввёл их в состояние сна, чтобы они не мешали своими расспросами, — цокает Томáс.
