куда-то на ночь глядя потопала. У нее уже тогда с головой неладно было, вот я и забила тревогу. Думаю: пропадет. Ограбит кто по дороге или под машину сиганет. Короче, наспех оделась и выскочила за ней. У нее ночнушка белая, впереди заметно было, а так — темень черная повсюду. Но повернула она почему-то не на ту дорогу, что к остановке и шоссе ведет, а на ту, что к озеру. — При этих словах я застыла и будто перестала дышать. В голове забилось: вот оно! — Я за ней. Мы вышли к озеру, а оно окутано туманом. И луна светит, а кругом ни души, и страшно так, хоть кричи. Ну я и позвала ее. Понимаю, что идет она быстро, хоть и в беспамятстве, и мне за ней не угнаться. Кричу: «Груша! Груша!» — она не обернулась. Даже не шелохнулась на имя свое, только знай себе вперед идет. К берегу.
Она замолкла.
— А дальше-то! — заорала я. — Дальше что? Не томите!
Зоя выдохнула и посмотрела на меня.
— А что? Ничего. Потеряла я ее. В милиции рассказала все как было. Даже место показала, где видела ее в последний раз. Они сказали: померещилось. Как будто я подругу не узнаю! Но ведь тело так и не нашли.
— Но ведь дело должны были возбудить по факту пропажи человека. Она же не вернулась.
— Возбудили, — кивнула женщина. — Повторно я им рассказывала все, даже водолазы в озеро ныряли. Ничего не нашли. Решили, что в другом месте пропала она. А я знаешь что скажу?
— Что? — придвинулась я к ней, а она ко мне.
Прошептала:
— Ни в каком другом месте не могла она пропасть. Я утром ни свет ни заря к ней в двери стучалась. Потом Иваныча просила дверь открыть, у него ж ключи. Зашли мы с ним и еще двое деревенских и видим: кровать разобрана. Тапочки на полу. Она ж босиком шла! Но я этого, правда, тогда не заметила. А теперь понимаю: точно! В одной лишь сорочке. Встала посреди ночи и пошла. Да утопилась.
— Как? — испугалась я. — Но тело же не нашли.
— Не знаю, — пожала бабка плечами. — Но люди бесследно не исчезают. Видели бы ее где-то. Объявления с фотографией по всем столбам развесили, на все посты передали. Не нашли ведь. Либо убил кто. Из-за брюликов. И тело спрятал.
— Но их же тоже не нашли, — заметила я, стараясь не показывать своим видом, что их уже нашли. Два дня назад.
— Не нашли, — согласилась она. — Может, пытали ее. Многие знали, что Груня богатая. А она же не в себе. Видать, сама не помнила, где драгоценности и денежки припрятаны. Вот и пришили сгоряча. А тело спрятали. Да так, что до сих пор не найдут. Десять лет прошло.
— А сколько ей было?
— Давай вспоминать, — услужливо напрягла мозг баба Зоя, наливая нам по второй чашке. — Она была старше. Мне сейчас семьдесят шесть. Было шестьдесят шесть, а ей, значит… М-м… Семьдесят. Или семьдесят один.
— Рано для маразма, — заметила я.
— А маразма у нее и не было.
— Вы же сказали, что с головой не в порядке.
— Да, но это не старческое. На память она не жаловалась. И извилины шевелились хорошо, умная баба была. Просто… как у вас, у молодых, говорят, с приветом.
— В чем это проявлялось? — как заправский детектив или следователь со стажем, стала наседать я своими расспросами, не заботясь о том, как это выглядит со стороны, желая только одного — получить ответы. Женщина могла меня послать, какое, мол, мое дело, но ей, как уже говорилось, было нестерпимо скучно. Тем более о пропавшей подруге она искренне переживала и сама хотела разобраться.
— Последние годы у нее приступы были… как бы это назвать… Не припадки, как у эпилептиков, к примеру, а, наоборот, тихий уход в себя. То есть сидим на кухне, треплем языком, вдруг она замолкает, будто в космос выпала. Я трясу ее, спрашиваю, что с ней, а она в ответ начинает бурчать что-то вроде: «Я должна выбрать. Это надо остановить. Так больше не может продолжаться» и так далее. Потом словно возвращается на землю. Один раз я все же смогла вклиниться в этот монолог, она была словно одной половиной со мной, другой — там где-то, и вот спрашиваю: «Что остановить-то?». А она ответила мне тихим шепотом: «Эту жизнь. Мне нужна другая жизнь». Я ей, всем-де нужна другая жизнь, ну уж какая есть, ее изменить мы не в силах. Она: «Это ты не можешь изменить, а я смогу. Только нужно правильно их использовать». — «Кого использовать-то?» — не выдерживаю. — «Алмазы». Ну тут я поняла, что она еще спит. Стала опять тормошить ее, пока не проснулась. Вот так. Полная клиника, как молодежь говорит.
«Алмазы» — эхом отозвалось в моей голове. Не алмаз, а алмазы. Значит, их правда было два! И они были у Агриппины Алексеевны все это время. Почему же я не нашла второй? Где второй?
— В остальном хотя всё нормально было, — продолжала между тем бабка, забыв даже про свой чай, который наверняка уже остыл. — Умная, начитанная, соображала быстро и помнила все. Библию вот читала, прямо из рук не выпускала. Цитировала иногда дословно — вот память-то! Но один раз… Ксюшенька, чаю еще налить? — Видя, что я все выпила, предложила радивая хозяйка. Я благодарно заугукала. Да, кофе я люблю больше, но сейчас почему-то хотелось именно чаю. — Что же ты пряники не ешь? Шоколадные, свежие, вкусные.
— Ем, ем, спасибо. Так что там случилось один раз?
— Один раз страничка выпала из Библии. Книга-то вся потертая была, истрепанная. Она же из рук не выпускала…
— Да-да, вы говорили, — невежливо перебила я. Информацию! Срочно! Время истекает. — И что?
— Вот странички-то и выпадали. Одну она у меня выронила, я заметила, только когда Груша ушла. А отдать не успела — это было за день, как она пропала. Тогда-то я и пригляделась к ней, к странице этой. И чуть сознания не лишилась.
— А что такое?
Вместо ответа Зоя поднялась, прошла в комнату, а оттуда вернулась с листком из тонкой бумаги сероватого оттенка и сунула его мне под нос, мол, сейчас поймешь сама.
Лист выпал из Нового Завета из книги Деяний. Рядом со строками «Он скажет тебе слова, которыми спасешься ты и весь дом твой» на полях карандашом неровным почерком было выведено: «Но только в другой жизни». А на обороте были исписаны почти все поля. Там я
