Одну из стен украшали портьеры кремового цвета, плотные и очень тяжелые. Оставив дневники, которые, в общем-то, не вызвали особенного желания читать ввиду очевидной предсказуемости сюжета, я отцепил портьеры и раздвинул их, подняв клубы пыли. Прокашлявшись и отряхнув футболку, я осторожно снял белый чехол, закрывавший картину, которую берегли явно больше, чем любой предмет мебели в этом доме.
Ох, она и вправду была ведьмой. Восточная красота всегда была живым искусством. И я, и отец явно больше любили брюнеток. Моя несчастная мать была такой же темноглазой, как эта девушка, такой же темноволосой. Почему несчастная? Потому что и на пять процентов она не была такой завораживающе красивой. Раскосые глаза, тёмные широкие брови, губы, нос - всё это даже описывать бессмысленно. Возьмите двадцать книг и прочтите, как прекрасны в них девушки, а потом вы встретите подобную этой и поймёте, какая всё это чушь. Конечно, картина лишь отражение желания художника, но либо это и вправду была настоящая ведьма, либо художник слишком уж нафантазировал. Я картине не поверил. Смотрел на неё и просто наслаждался, как наслаждаешься ярким рекламным плакатом, героиней фильма в кинотеатре или изображением модели в журнале. Разница состояла лишь в том, что героиня этой картины была в сотню раз идеальнее тех, что печатались на баннерах и в журналах. Забавно, теперь это всё принадлежит мне, я мог бы продать картину, сделать с ней всё, что угодно. Такое оторвут с руками и ногами, будет эта Эвет Сангу героиней романов или девушкой с рекламы «Кока-Колы». Это нежное лицо растиражируют и разошлют по городам, а может, и странам. Сделают мёртвой иконой, сахарно-сладкой красоткой. Пририсуют голое тело или монашеское платье. А может, и то, и другое. Поп-культура. Хотя в моде уже давно другие лица.
Я покачал головой, даже отругал себя за мерзкую мысль, будто это было святотатством, хотя в бога я никогда не верил и святынь на пустом месте не создавал. Я верил, пожалуй, в музыку, немного в литературу, верил, что кино изменит мир, и что через годы, десятилетия, всё потеряет смысл.
Оторвавшись через силу от картины, я обратил внимание на ночной столик. На нём всё было чинно и благородно, а вот его ящички меня теперь очень даже интересовали. Кто знает, что я там мог бы найти, после того, что нашел в секретере.
Меня зовут Эвет Сангу, мне шестнадцать лет, и я пьяна, черт побери. Ох, знал бы отец, что я вылакала весь его виски, привезенный из Шотландии.
Итак, я решила вести дневник, чтобы не забыть, кто я и откуда…
Впрочем, шутка конечно, о чём речь? Я никогда ничего не забуду, но, справедливости ради, иногда я напрочь забываю, как провела вечер. Дело, конечно, не в этом. Просто я рассчитываю стать знаменитой, то есть ещё более знаменитой, чем сегодня. Я рассчитываю, что это сейчас читают мои потомки, читают и поражаются, какая их бабушка была необычная, потрясающая и мудрая женщина. Женщина шестнадцати лет.
Начнём с того, что я родилась в восточной консервативной семье. В восточной консервативной стране. Я ни одного дня не думала о том, как и где заработать денег, никогда не задумывалась, что буду есть и пить, а ещё никогда не жила там, где появилась на свет.
Детство мое прошло в Будапеште, тогда ещё совсем молодом городе. Там, среди венгерских детей, я росла темноглазой и темноволосой, смуглой девчонкой, практически от них не отличалась и бодро болтала на венгерском, предпочитая его другим европейским языкам. Меня ни в чем и никогда не ограничивали, но всегда внушали, что я послушная дочь, которая должна вести себя хорошо. Из этого я извлекла, что нужно быть хитрой и уметь вести двойную жизнь. Быть послушной и исполнительной, но следить, чтобы никто и никогда не узнал, как ты проводишь своё свободное время.
А провожу я его не совсем законно лет с пятнадцати, но никто и никогда бы так не подумал.
Под запретом у меня только секс, но я не сомневаюсь, что от этого дела может быть только вред. Марга Суззен переспала со своим кузеном - и про неё болтают всякие глупости. А я курила опиум и купалась в неглиже в озере - и про меня говорят, что я смешная и современная.
Мама говорит, что моя репутация – это моё будущее, но я же знаю, что мне светит заграничный муж, так далеко от родины, как только смогут. И дело вовсе не в том, что я себя непристойно веду, просто так намного проще больше никогда обо мне не слышать. Я не утверждаю, что родители меня ненавидят, но меня немного недолюбливают. Я вижу, как мать иногда морщится, глядя на меня. А отец только и делает, что кричит на меня .Как будто меня это беспокоит. Ничего меня не беспокоит.
Заграница? Да легко, меня не очень-то это волнует. Даже интересно! Разве нет?
Мой нынешний дом очень похож на сказку, если честно. У меня большой особняк, достойный описания в стихах каким-нибудь сопливым мальчишкой.
Под мои прихоти отведено целое крыло, у меня есть лошадь и, вообще, чего только нет. Я забрала в прошлом году озеро, запретила вдоль него ходить всем, кроме моих друзей и меня. Теперь у меня есть своё озеро! И это то, что вам стоит знать обо мне. А дальше будет первая глава.
Весь день, погружаясь в историю дома, я только веселился и представлял себе, что сделаю с той или иной комнатой. Мысленно тут уже был ретро-бордель, опиумная курильня, павильон для съемок исторических картин и отель-убийца, в стиле Стивена Кинга. Идея с отелем была самой реалистичной, а не придуманной для смеха. Даже Кло согласилась, что из особняка можно выручить немало денег с учётом того, что на территории есть озеро, а в округе достаточно безработных, готовых за самое скромное вознаграждение потрудиться в поте лица. К обеду прибыли уборщики из клиннинговой фирмы и заломили баснословную сумму за очистку дома, но зато можно было напрочь забыть о грязной работе.
Я был совершенно спокоен, даже забыл о своих пьяных видениях. Все мои мысли были сконцентрированы на странных жителях, населявших в разное время дом: на призраках Эвет Сангу и моего отца, чувствовавшихся чуть ли не в каждой комнате. Хотелось от всего избавиться, даже если придётся выложить за это состояние.
- Убираете всё, кроме комнаты на втором этаже, я сейчас покажу какой. Её оставляем такой, как есть, - предупредил я. Шустрая латиноамериканка кивнула и молча отправилась драить кухню.
Я вышел из дома около пяти вечера, оставив рабочих на кухне. Были слышны их разговоры, какая-то ритмичная музыка, звуки передвигаемой стремянки. Отчего-то было очень приятно оставлять в этом доме свои решения, исполнять задуманное, будто отца никогда и не существовало.
Нейл Фостер, Маргарет Суонк - кухарка, Сури Коллинз - горничная, сидели на лавке в саду и ждали, когда я начну руководить. Никогда у меня не было прислуги, тем более такой… пожилой.
Стоит сказать, что в общем-то мы с мамой жили неплохо, но не богато. Мама не работала, но получала какие-то выплаты от отца за меня, она никогда не называла это «алименты», предпочитая слово «помощь» или «материальная поддержка». У нас не было служанки, как у моих друзей в частной школе, но раз в неделю приходила Амелия, женщина под сорок, которая заготавливала на неделю непортящихся полуфабрикатов, делала какие-то съедобные заморозки и убиралась в квартире.
Сейчас передо мной сидел престарелый Нейл Фостер, который теперь был таким же старым, каким когда-то в моём далёком детстве был его отец. Маргарет Суонк, тучная, чернокожая женщина с широченной улыбкой, служила задолго до появления моей матери в этом доме. А о Сури Коллинз я ничего особенно не знал, но выглядела она впечатляюще старой. Встала она мне навстречу первой, будто была тут главной. Я неловко что-то промямлил и получил в ответ подобие улыбки. Сури не была очень уж старой на первый взгляд, потому как очень живо суетилась. Движения её были уверенными и бодрыми, будто она была вполне молодой. Миф развеялся, как только она заговорила.
