— Пожалуйста, Лайали, — Изабелла схватила меня за запястье и в уголках широко распахнутых темных глаз я заметила слезы. — Мне очень страшно, я не хочу умирать, слышишь, не хочу. Не из-за амбиций Герарда, не из-за планов братства. Я люблю Александра, что бы он ни творил в своих заблуждениях, и не могу потерять его. Пожалуйста… — голос девушки сорвался, губы дрогнули, и она умолкла.
Я мешкаю с ответом, часть меня мечтает выставить Изабеллу вон и забыть о ней, словно о визите слишком докучливой соседки, однако я не нахожу слов для отказа, для холодной, отстраненной вежливости, рука не поднимается выгнать попавшего в беду.
Я пожалею об этом. Знаю, понимаю с отчетливой, пугающей ясностью, что пожалею, но не могу отказать Изабелле, не могу остаться равнодушной. Сердце преисполняется искренней жалости к ней, несчастной, запутавшейся девушке, марионетке в руках братства, жертве чужих амбиций. Робкий внутренний голос твердит, что появление Изабеллы не к добру, что Мартен едва ли одобрит мое решение пустить ее в наш дом, однако я напоминаю себе, что когда-то и сама была в положении не лучшем, что я и впрямь слишком хорошо понимаю, каково это — подчиняться требованиям окружающих, соответствовать идеалам и традициям, испивать до дна чашу долга, как бы ни было горько содержимое ее. Как я прожила бы ту неделю без поддержки Эллины? Смогли бы мы с Мартеном сбежать без помощи Герарда? И только через Изабеллу я смогу разузнать что-то об Айянне.
Быть может, и о судьбе Кадиима тоже.
— Ты и твоя спутница можете остаться, — произнесла я медленно, отбрасывая доводы внутреннего голоса, сомнения в правильности собственного поступка. — Я распоряжусь, чтобы для вас подготовили комнаты.
— Благодарю, Лайали, ты так добра, — Изабелла отпустила меня, сморгнула слезы. — Я никогда не забуду твоей щедрости. Пусть позовут Грею, она вернется в гостиницу и заберет наши вещи.
— Если ты устала и желаешь отдохнуть, тебя проводят немедленно и подадут ужин в…
— О, нет-нет, я жажду познакомиться с капитаном Дарро, — Изабелла улыбнулась в предвкушении. — Естественно, я не буду представляться своим настоящим именем.
Мне остается лишь укорить себя за мягкотелость, за добросердечность и доверчивость, поговорить с господином Рутилио, чтобы для высокой гостьи и ее спутницы подготовили комнаты, а также поставили дополнительный прибор, и проводить Изабеллу в библиотеку, где Кора и Джеймс коротали время за беседой. Едва я переступила порог, как Джеймс поднялся, шагнул мне навстречу, и я заметила вдруг вспышку радости в его карих глазах, тень улыбки на губах, за которой будто таилось нечто большее, нежели обычная дань вежливости.
Нечто, предназначенное только для меня одной.
Или мне лишь хочется так думать, хочется видеть иной смысл в знакомых взглядах, улыбках, словах?
Джеймс же нахмурился, и радость сменилась удивлением, настороженным, неприязненным. Следом с дивана поднялась и Кора, рассматривая вошедшую за мной Изабеллу.
— Прошу прощения, что заставила ждать. Позвольте представить… — я обернулась к Изабелле, глянула вопросительно.
— Леди Маргарита Эстес, — чужое имя слетело с уст Изабеллы легко, словно она всю жизнь им называлась.
— Моя подруга Кора, русалка, и господин Джеймс Дарро, — я старалась говорить с той же непринужденностью, что и Изабелла, но каждое слово давалось с трудом, готовое в любое момент исчезнуть в черной, разрастающейся внутри ярости.
Изабелла по-прежнему красива и сочной прелести ее не умаляла ни простая, самую малость растрепанная прическа — все одно мужчины едва ли обращали на это внимание, — ни несколько нарочитая скромность наряда, оттененная белизной кожи в низком декольте. И от моего взора не укрылось, что девушка, пока я разговаривала с управляющим, успела подтянуть лиф платья и корсет так, что грудь приподнялась над вырезом, и чуть-чуть приспустить рукава, отчего точеные плечи казались почти обнаженными. Удостоив Кору лишь мимолетным равнодушным взглядом, Изабелла приблизилась к Джеймсу, изящным движением подала руку, улыбнулась так, как когда-то улыбалась Александру. Джеймс осторожно коснулся узкой кисти, склонился к тонким пальчикам. Я отвернулась, не желая видеть, как он целует руку Изабелле. Если Джеймс твердо намерен жениться на вдове Гишем, то должен быть верен будущей супруге, а не расточать полные темного очарования улыбки посторонней даме, да к тому же замужней принцессе.
— О-о! — нежный голос Изабеллы лился сладким сверх меры нектаром. — Джеймс Дарро? Не тот ли вы самый Джеймс Дарро, о котором я столько слышала?
— Уверен, что тот самый. Хотя кто знает, возможно, вы слышали и о ком-то другом, леди Эстес.
— Что же, придется поверить вам на слово, господин Дарро.
— Леди Эстес… давний друг нашей семьи и прибыла издалека. Она погостит у нас несколько дней, прежде чем вернуться домой, — я поймала непонимающий взгляд Коры и качнула головой, безмолвно обещая разъяснить все позже.
Я заметила, как Джеймс тоже посмотрел на меня поверх головы Изабеллы, пристально, вопросительно, и я смогла только улыбнуться в ответ, холодно и равнодушно, отчаянно пытаясь сделать вид, будто меня ни капли не волнуют его любезности с чужой женщиной.
Когда появляется служанка с сообщением, что все готово, я приглашаю всех пройти в столовую и первой покидаю библиотеку, выпрямив спину, не позволяя себе обернуться на голосок Изабеллы, тихо выспрашивающей что-то у Джеймса. Когда в коридоре Кора, поравнявшись со мной, касается моей руки и шепотом осведомляется, что происходит, я вновь качаю головой и одними губами произношу «после». И лишь когда русалка, улыбнувшись сочувственно, стучит легонько пальцем по моему запястью, я замечаю, что вцепилась в складки своего платья цвета жухлой листвы с такой силой, словно вот-вот разорву тонкую ткань в клочья. Неожиданно я понимаю, что со мной происходит, откуда взялась эта ярость, разъедающая, ядовитая, будто поцелуй ламии.
Ревность.
Помоги мне Серебряная, я ревную Джеймса.
Глава 3
Ужин прошел ужасно.
Он полон раздражения, скованности с одной стороны и беззаботного, бесстыдного кокетства с другой. Изабелла сидела рядом с Джеймсом и щебетала без умолку, улыбалась, заглядывала в лицо собеседнику и слегка поводила плечиком, она расточала яркое очарование, броское, вычурное, словно афаллийская придворная мода, и изображала живейший интерес к тому, чем занимался мужчина, к каждому его слову и фразе, будто бы всю жизнь только и мечтала бороздить морскую гладь и разбираться в корабельных мачтах и оснастке. И я простила бы Изабелле, опытной придворной даме, вызывающее ее поведение, если бы Джеймс не поощрял ее. Если бы он не улыбался ей в ответ, не смотрел внимательно в ее широко распахнутые темные глаза, не беседовал с нею так, словно за столом больше никого нет, словно они ужинают лишь вдвоем, в неформальной, почти интимной обстановке. Я делала вид, будто не замечаю ни их взаимного флирта, ни неодобрительных взглядов сидящей подле меня Коры, я даже едва обращала внимание на прислуживающих за столом слуг, словно они для меня, подобно большинству хозяев, были пустым местом, элементом обстановки. Я заставляла себя есть, хотя кусок в горло не шел, подносила к губам бокал с вином, притворяясь, что пью, рассматривала пристально содержимое тарелки, лишь бы не поднимать взор на сидящую напротив пару. Я молила Серебряную, чтобы этот затянувшийся ужин поскорее закончился и я могла укрыться в тишине и покое своей спальни, а назавтра вернулся бы Мартен и все пошло, как прежде, как было в прошедшие эти годы. Я любила бы и ревновала лишь мужа, а Джеймс остался бы другом, близким, верным, надежным, но — только другом, и не более того.
И все же я осознавала с пугающей ясностью, что как прежде уже не будет.
Конечно, у Джеймса были женщины и очевидно, что не одна и не только в Верде, но раньше они всегда оставались для меня чем-то далеким, абстрактным. Женщины эти существовали где-то в другом мире, не касающемся меня, безымянные и безликие, подобно всем тем неизвестным мне людям, что населяют землю под этой луной. Я о них не думала, не представляла их и уж точно не видела в них угрозы, не желала вонзить вилку им в руку и устроить безобразный скандал, требуя немедленно оставить Джеймса в покое и не вести себя в моем доме хуже уличной шлюхи. Джеймс неизменно возвращался к нам, в наш дом, неизменно держался рядом, не выказывая при том никаких иных чувств, кроме дружеских. И я сама не думала о нем иначе, чем о друге семьи.
