понять. Поначалу есть не хотелось, Тодд чуть ковырнул мясо и пирог с грибами… хотел лечь на кровать снова, но в животе вдруг так тоскливо заурчало, что решил не откладывать. Силы ему еще могут понадобиться.
И теперь, впервые за много дней, ему не надо было никуда бежать и ничего делать. Только ждать. И это так непривычно и тягостно.
Комната была почти пустой — только кровать, стол и стулья, больше ничего. Дверь заперта. Делать нечего. Стучать и требовать, чтобы его выпустили — бессмысленно, он не гость, а подсудимый. Заключенный. И вообще, может быть, что и жить ему осталось до утра… это если сейчас вечер.
Тихо и пусто.
И пустота внутри.
Он сделал все, что мог. Вот только отчего-то казалось, что недостаточно, что нужно бы кинуться и доделать. Но уже никак.
Не попрощался с Кейлен. Оно и не стоило, пожалуй. К чему ей лишние прощания? Лишние переживания только. И чем меньше она будет о нем думать, тем лучше… Она, может, и вовсе не думает. Если раньше ее нужно было защищать, то теперь, кажется, все не так уж и страшно. Тролли ее тронуть не должны, Сазерлана он уложил, а другие женихи… что ж, Кейлен разберется с ними и сама. Говард поможет. Сукин сын, но совсем уж обижать сестру не станет.
Тодд сделал все, и теперь можно тихо помереть.
Закрыл глаза, полежал…
Помирать, конечно, не хотелось. Но и бегать от судьбы… Интересно, как с ним поступят? Вернее, интересно — это не совсем то, но хотелось бы знать.
Главное, чтобы к Кейлен и Аарону не было никаких претензий. Они точно не виноваты.
Он лежал… и мысли раз за разом снова возвращались к ней. Кейлен.
Как она там?
Он ведь влюбился. Ни на одну женщину никогда не смотрел так, как на нее. Никогда раньше такого не чувствовал. А с ней… Как это вышло? С того самого дня, как увидел впервые, как Элмер привез ее в Утес. Услышал ее смех, увидел, с каким живым любопытством блестят ее глаза. Только пока Элмер был жив, Тодд не позволял себе даже думать… Потом тоже не позволял. Она не для него. Леди. А он…
Теперь уже не важно.
И от этого как-то легче становится. Уже не важно. Все.
Если бы он увидел, как она выходит замуж снова, то как бы жил с этим? А так — не увидит. Пусть только она будет счастлива. Пусть ей встретиться хороший человек, который сможет любить и беречь. Тодд искренне этого счастья Кейлен желал.
Только от этих мыслей хотелось выть и биться о стену. Невыносимо.
Но выть он не будет, конечно. Полежит тихо, подождет. Потом за ним придут… и будет уже не важно.
«Возвращайся». Ее тонкие руки обнимают так крепко, она всхлипывает, уткнувшись ему в плечо. Возвращайся. Ее волосы пахнул травами и молоком.
Ничего, это все успокоится и пройдет. Ничего ведь не было. Он так ни разу не решился толком обнять ее в ответ. И это хорошо. Чем меньше было, тем легче забыть.
И все равно думает о ней. Мысли возвращаются снова. Не выходит не думать.
Лучше о ней, чем о себе.
* * *
— Сюда. Господин ждет тебя.
Тодда привели в огромную, освещенную голубоватым светом пещеру. Провели сквозь скалу, просто приложив ладонь и открыв путь. Не парадный зал, не стены, как в той комнате, где его держали, а дикий камень. Ручеек бежит…
Огромный тролль сидит спиной к нему, глядя на воду, думая о чем-то своем.
Тролль повернулся, когда Тодда подвели ближе. Окинул взглядом с ног до головы.
Нечеловек. Чистокровный. Точно не человек, не спутать. И даже не из-за роста, а во всем облике его было что-то звериное, дикое. Пугающее. И в то же время величественное. Словно вся сила гор собралась в нем.
Господин.
— Ты знаешь, кто я? — спросил он Тодда. Голос глубокий, рокочущий, но говорил не на тролльем, а как человек.
— Нет, господин, — Тодд склонил голову.
Тролль криво ухмыльнулся, обнажая острые клыки. Впрочем, без злобы, скорее с интересом рассматривая.
— Я Айтахай дин Марун, глава Красного дома Фирзы. Старший брат Гудайрид, твоей бабки… — и чуть помедлил, давая Тодду оценить. — Король Троллхеймена.
Желтые звериные глаза смотрели прямо и насмешливо.
Тодд не стал больше кланяться. Не этого от него ждут.
— Это честь для меня, — просто сказал он.
Тролль кивнул, словно одобряя.
— Дело не в чести, — сказал он. — Но я давно хотел посмотреть на тебя вблизи. В конце концов, ты мой двоюродный внук. Знаешь, для чего ты здесь?
— Меня должны судить за то, что допустил беспорядки на этой земле. Элмер мертв, его сын младенец, так что отвечать мне.
— Мы можем подождать, пока младенец вырастет. Мы умеем ждать, — тролль склонил голову на бок, разглядывая.
— Нет, — сказал Тодд. — Не трогайте его.
— Ты ждешь снисхождения, за то, что пришел сам? Или, может быть, надеешься, что раз ты мой родственник, я не стану сурово наказывать тебя?
— Нет, — сказал Тодд. — Снисхождения я не жду.
— Многие здесь желают твоей смерти и твоей крови, — сказал тролль, чуть прищурившись. — Зрелищной и долгой смерти. Раз уж Элмера больше не достать. Что бы ты выбрал: содрать с тебя шкуру или сжечь на костре?
Главное не дергаться и ровнее дышать. Он готов умереть, а как — наверно, уже не так важно.
— Я должен выбрать? — спросил Тодд, вышло немного глухо.
— Выбери, — сказал тролль. — Я бы хотел услышать.
Дышать… Что ж, Тодд знал.
— Костер, — сказал он.
— Почему?
— Это выйдет быстрее, я полагаю.
Тролль засмеялся, желтые глаза сверкнули искрами. Кивнул.
— Лаахрин показал мне многое из твоей жизни, все, что увидел сам, — сказал он. — Это было интересно увидеть. Познавательно. То, что ты делал, то, что ты узнал, чему научился за свою короткую человеческую жизнь. Да, это было интересно. Кое-что даже оказалось новым для меня. И да, ты и твой Макмилан правы, кашу заварил Элмер, его жадность, его похоть… и он жизнью поплатился за это. Но большая часть того, что произошло — все же, наше внутреннее дело, — тролль вдруг тяжело вздохнул. — У нас, знаешь ли, своя борьба за власть и влияние. В этом мы не слишком отличаемся от людей. А скажи, — вдруг предложил он, — если бы тебя не призвали к ответу, что бы ты делал дальше?
Тодд
