А я, чувствуя сильное облегчение, с удивлением разглядывала побледневшего и странно засуетившегося отца Сиберо. Интересно, что его так взволновало?
Глава 50
Даже когда я стану беспомощной старухой, я буду с содроганием вспоминать все эти дни судебных разбирательств.
Через десять дней, когда все уже закончилось, и за окошком кареты проплывали пасторальные и умилительные пейзажи, я все еще не могла сбросить с себя гадостные и липкие впечатления. Элли, тонко чувствующая мое настроение, ластилась ко мне котенком и без конца теребила, задавая вопросы и на ходу придумывая, какие еще наряды нужны для ее куклы. Она радовалась, что мы возвращаемся в нашу любимую башню и на полном серьезе обсуждала со мной цветочные посадки на ее персональной клумбе. Все это успокаивало меня лишь частично…
История, которая медленно, со скандалами и неожиданными открытиями, развернулась передо мной и остальными зрителями, началась много-много лет назад.
Жили-были две двоюродные сестрицы. Одну из них звали Лиссон, а вторую Ангела. Жили сестры мирно и были крепко привязаны друг к другу. Между родителями их тоже не было обид, поэтому девочки по очереди гостили то в одном, то в другом доме. Бывало, Лиссон пару недель жила в семье родителей Ангелы, случалось и наоборот. А потом между семьями вспыхнул серьезный скандал. Выяснилось, что Ангела в положении. Мать ее кричала и обвиняла свою родственницу в недосмотре, та защищалась, оберегая честное имя своей дочери. И семьи рассорились.
Кавалера себе Ангела выбрала сильно неподходящего. Беспутный рыцарь хоть и обещал жениться и покрыть грех, ежели что, немедленно сбежал из города, как только услышал от рыдающей девицы новость. Прикрыть такой грех от сурового мужа мать Ангелы не смогла.
Разозленный папаша отправил блудницу в монастырь, где она через четыре месяц родила мертвого ребенка. Сколько мать ни валялась в ногах у отца, но забирать дочь домой он не позволил, чтобы не позориться перед соседями. Через год жизни в суровых условиях Ангела приняла постриг и стала чернавкой: заняла в церковной иерархии самую нижнюю ступеньку.
Чернавками называли в монастырях женщин и девиц, принятых туда без приданого и не имеющих шансов продвинуться по карьерной лестнице. На них была самая грязная и тяжелая работа. Гораздо удачнее сложилась судьба Лиссон. Через два года после скандала вышла она замуж за небогатого дворянина. И пусть не нажила добра за время замужества, зато родила дочь красавицу и мирно вырастила ее до двенадцати лет. К двенадцати годам Белинды матушка ее, госпожа Нюре, осталась почтенной вдовой, хранящей в глубокой тайне от всей семьи один свой поступок.
Будучи по характеру девушкой решительной и любящей свою сестру, выбрала она время между последними днями своего девичества и замужеством, выпросила у родителей благословения на поездку к святым местам. Пусть и нехотя, но родители согласились. Путешествовать она должна была с группой паломников под руководством пожилой почтенной соседки-баронессы, которая хотела помолиться о даровании своей дочери мужа. Так все удачно и сложилось: родители отпустили Лиссон.
Как уж там и что случилось, сейчас доподлинно узнать невозможно, но через десять дней от начала путешествия оказалась девица Лиссон в том самом монастыре, где проливала слезы ее непутевая кузина. И все бы ничего, но привезла она с собой и оставила в качестве приданого в монастыре украденный мешочек с деньгами – половину своего собственного приданого.
При прощании бывшая Ангела, а теперь – монашка Селиора стояла перед сестрой на коленях, целовала ей руки и обещала молиться за нее всю оставшуюся жизнь. Этот самый вклад, внесенный в монастырь как ее приданое, давал монашке возможность не только отмолить свои грехи, но и начать какое-никакое продвижение по карьерной лестнице.
История умалчивает, как объяснялась со своими родителями бесстрашная Лиссон и как оправдалась перед женихом за отсутствие половины приданого.
Через пятнадцать лет, уже будучи сестрой-помощницей настоятельницы монастыря и пользуясь почетным именем «матушка Селиора», сестра приехала навестить болеющую госпожу Нюре. Повосхищалась красавицей племянницей и поклялась выздоравливающей кузине, что благодеяние ее всегда будет помнить.
Время не щадит никого. Белинду выдали замуж, госпожа Нюре, после длительной болезни, отошла в мир иной, а мать Селиора приняла почетную должность настоятельницы монастыря и заработала себе славу владычицы доброй, милосердной, но строгой. Именно за ее строгость и перевели настоятельницу из дальнего монастыря поближе к родному городу.
Мать Селиора монастырь под свою руку приняла и наладила там хозяйство за несколько лет так, что стала пользоваться в церковных кругах непререкаемым авторитетом. Все знали, что слово ее твердо, как кремень. Именно поэтому, когда прибежала к ней рыдающая Белинда и попросила помощи, покаявшись, что беременна не от мужа, мать Селиора, скрепя сердце, посоветовала дурной бабе любым способом завлечь мужа в кровать. А когда и это не получилось, и пригласил ее отец Инкис стать свидетелем расторжения брачного договора, уговорила она святого отца отправить грешницу к ней в монастырь.
Сам отец Инкис тоже был какой-то дальней родней Белинды, но по мужской отцовской линии, потому и позволил себя уговорить. Да и ничего необычного в такой практике не было. А о привязанности сестры Селиоры к этой семье отец Инкис даже не подумал плохо. В самом деле, кому нужен скандал? Родит блудница бестолковая малыша тихо-мирно, а там найдут ей мужа из простых, кто не слишком переборчивый, да и уладится все. Не она первая нагрешила, не она последняя.
Так уж случилось, что никто из прямых участников и свидетелей развода не желал огласки.
На суде мать Селиора так и сидела каменным идолом, отказываясь отвечать на вопросы, пока не всплыла пикантная деталь. На прямой вопрос одного из членов жюри: “Кто является отцом ребенка?” рыдающая баронесса назвала имя отца Сиберо.
К этому моменту и отец Сиберо, и капитан баронской стражи Бамбер, и несколько участвовавших в этом заговоре солдат уже охранялись гвардейцами герцога. Первый ряд, где сидели подозреваемые, теперь был настолько плотным, что некоторые зрители во ходе процесса вставали со стульев, чтобы лучше видеть: стоящие плотной стеной охранники герцога мешали им наблюдать.
Это самый момент, когда Белинда назвала отца Сиберио, и стал поворотным во всем судебном разбирательстве. С места вскочил багровый от злости бывший капитан Бамбер, и из его отрывистых выкриков стало понятно: именно себя он считал отцом ребенка. Конечно, его руки и руки всех мужчин, находящихся под подозрением, были надежно связаны, но трое гвардейцев еле усадили бушующего мужчину на место.
С этого мига с меня были сняты все обвинения по поводу смерти барона и отца Инкиса. Солдаты, правда, по-прежнему охраняли комнату, но не мешали мне свободно передвигаться по замку. Теперь они были не моей стражей, а скорее моей личной охраной.
Первым делом я, как и обещала, навестила дочерей барона. Пользуясь тем, что сейчас всем было не до них, няньки распоясались окончательно. На ручке Энги я увидела синяки. Хорошие такие полосы от ударов ремнем или прутом.
Похоже, и мое тюремное заключение, и сам судебный процесс, тянущий нервы, сказались на мне не лучшим образом. Единственное, на что меня хватило, это отправить Лесту за Элли и Норой. Когда нянька с малышкой переступили порог детской, я на несколько минут забыла обо всем, обнимаясь со своей дочерью. Малышка потрясающе пахла, и мне не хотелось отрываться от нее. Но дела сами себя не сделают. Приказав Норе пока сидеть в комнате с девочками и пообещав вскорости прислать на помощь одну из горничных, я велела перепуганным теткам идти за мной. Максимум, на что меня хватило -- увести их подальше от детской. А дальше я сорвалась и начала орать…
