-- Седрик фон Роше, оглядите всех присутствующих здесь, нет ли на ком-нибудь этих драгоценностей.
Я всегда говорила, что самообладанию моей сестрицы можно только позавидовать. Ни один мускул не дрогнул у нее на лице, когда сенешаль кивнул головой в ее сторону и сказал:
-- На этой даме почти все драгоценности их того набора. К сожалению, не могу сосчитать, все ли семь шпилек находятся в ее прическе. Но остальные предметы вы, ваша светлость, преподнесли в качестве награды баронессе Любаве фон Розер.
-- Думаю, ваша светлость, этот человек что-то путает, – Белинда стояла, трогательно прижав руки к груди, и по ее щеке катилась одинокая слеза. – Этот набор подарен мне моим дорогим покойным мужем в знак благодарности за рождение наследника! Я уже говорила об этом, и мать Селиора подтвердила мои слова.
Тут произошла некоторая заминка, потому что у матери Селиоры сдали нервы. Ее перехватила в дверях охрана герцога. Поднялась некоторая суматоха, но гвардейцы герцога очень быстро утихомирили всех. После этого герцог вызвал меня.
Я встала перед столом, за которым сидел его светлость между четырьмя членами жюри. Меня слегка потряхивало от волнения и страха. Герцог потребовал, чтобы я рассказала, как именно сложился этот брак.
Запираться я не стала. Подробно рассказала о первом визите покойного барона, о том, как он показал мне документ о разводе, о том, как он шантажировал меня и добился согласия:
-- Покойный барон Варуш объяснял вам причину развода?
-- Да, ваша светлость. Он сообщил, что длительное время не делил постель со своей женой из-за сильной болезни, а потом обнаружил ее в интересном положении. Точно зная, что это не его ребенок, он обратился в храм.
-- Вы помните, госпожа баронесса, чьи подписи стояли под документом?
-- Разумеется, ваша светлость. Там были подписи отца Инкиса и матери Селиоры.
Тут Белинда вскочила со своего места и, заламывая руки, начала причитать:
-- Господин герцог, почему вы позволяете этой преступнице порочить мое доброе имя! Здесь, в наследном замке моего сына, меня, женщину, потерявшую любимого мужа, обливают такой грязью и наносят урон репутации! Я просила у вас защиты и правосудия ваша светлость, а вы позволяете … – она закрыла лицо руками и тихо заплакала.
В зале поднялся гул. Довольно неожиданно из толпы поднялся незнакомый мне мужчина, очень пожилой, почти старик. Он поднял руку, призывая к молчанию, и шепотки вокруг стали стихать. Чей-то голос у меня за спиной торопливо произнес:
-- Тихо ты, болтушка. Барон Казимо будет говорить!
Более или менее затихший зал слушал, как старик, откашлявшись, задал герцогу вопрос:
-- Ваша светлость, почему вы допускаете такое поношение титула и имени бедной вдовы?
Неожиданно герцог встал со своего места, тяжело оперся обеими руками о стоящий перед ним стол и громогласно заявил:
-- Потому, барон Казимо, что набор украшений на баронессе тот самый, который я привез с войны. В доказательство я могу сказать, что на обратной стороне каждого изделия стоит печать личного ювелира шах-ин-шаха Османа Карсийского, и этот самый набор выполнен в единственном экземпляре. Как вы знаете, закончив такую большую работу, ювелир навсегда терял зрение: ему выкалывали глаза для того, чтобы он не мог повторить подобную красоту. Так что эти украшения единственные во всем мире. И я лично вознаградил ими баронессу Любаву фон Розер.
Тишина в зале установилась просто гробовая. Люди боялись пропустить хоть слово, а герцог продолжал:
-- Прямо здесь, перед судом и почтенным собранием, эта женщина, – резкий кивок в сторону Белинды, – поклявшись на Святой книге говорить правду, лжет.
Тишина в зале стояла такая, что слышно было даже жужжание мухи, бьющейся об окно. Герцог продолжил:
– Мать Селиора, монахиня и настоятельница, лжет! И ложь их направлена на то, чтобы погубить невинную жертву...
Глава 49
Судебные разбирательства длились еще несколько дней. Я была безумно благодарна Шарлю фон Берготу, понимая, что он меня упорно вытягивает из той болотины, куда я вляпалась. Герцог виделся со мной частным порядком еще дважды, но каждый раз в сопровождении группы «ответственных товарищей». И вел он себя при этих встречах вполне официально: и его вопросы, и мои ответы тщательнейшим образом записывались. Даже когда я подсказала ему небольшой фокус, который, возможно, помог бы, его благодарность была высказана весьма формально:
-- Баронесса фон Розер, я признателен вам за помощь в поисках истины. Вседержитель да благословит вас.
Существовали местные законы, которых я практически не знала. Существовали устоявшиеся правила и обычаи, в которых я также не разбиралась. А красавчик-герцог делал все возможное, чтобы докопаться до правды. Хотя следователем он не был и искать преступников нигде не обучался. Но он старался, думал и сравнивал показания, тратя кучу времени.
Меня по-прежнему сопровождала в зал стража, за моей спиной стояли два солдата, предотвращая возможность побега. Но за спиной Белинды, а также за настоятельницей монастыря, матерью Селиорой, стояло по четыре человека, как бы подчеркивая, кого герцог считает виноватыми.
Сестрица, очевидно, поняв, что серьезно вляпалась, вела себя более чем скромно: сидела, опустив глаза долу, и только изредка прикладывала платочек к сухим глазам. Настоятельница же и вовсе замерла с закрытыми глазами и молитвенно сложенными руками. Губы ее постоянно шевелились, и всем было понятно, что дама взывает к милости Вседержителя.
Один из ярких моментов этого самого судилища произошел буквально на следующий день.
Первым к судейскому столу вызвали барона Казимо. Как я поняла, этот барон был весьма уважаем соседями. Именно его герцог попросил назвать пять-шесть имен, как он выразился: «… с безупречной репутацией и достойных доверия». Зал на некоторое время замер, а дедок-барон, оглядывая из-под нахмуренных бровей зрителей, начал громогласно перечислять:
-- Барон Дофатор! Барон фон Теллоне! Светлый господин Ревисо! Светлый господин Калето!
Очевидно, местные этого Казимо действительно уважали: после каждого такого выкрика из зала к судейскому столу подходил названый под одобрительный и слегка завистливый гул остальной публики. Светлым господином, как я поняла, барон величал дворян без титула. Но вот последний, пятый человек, которого барон выбрал, вызвал повышенный гудеж и даже несколько не слишком громких возгласов и выкриков:
-- Вдовствующая баронесса Хордер!
-- Баба!
-- Виданое ли дело!
-- Да старый Казимо из ума выжил!
Того, кто обвинил барона Казимо в старческом слабоумии, герцог заприметил. Крикуна немедленно выкинули из зала. Старик же, видимо, очень довольный поддержкой его светлости, грозно оглядел зал из-под кустистых бровей, любезно поздоровался с той самой вдовой Хордер, пожилой женщиной совершенно непримечательной наружности, и уставился герцогу в лицо, ожидая пояснений.
