Так, словно всего этого было недостаточно для осознания Матвеем глубины собственного несчастья, Елена Ивановна — лично! не поленилась — зашла к нему в библиотеку и, сияя радостной улыбкой, объявила, что с понедельника школа закрывается на ремонт, и у всех трудяжек будут заслуженные двухмесячные каникулы. Дескать, она выбила из администрации какие-то деньги и теперь — ууух! Заблестят школьные стены новенькой краской, потолки — свежей побелкой, а полы — линолеумом. Заиграют на ветерке новые шторы, зашумит вода в новых унитазах и везде будет чистота, красота и уют. Подумать только!..
Матвей, увидев Елену Ивановну, поначалу решил, что она обо всем догадалась и сейчас будет полицию вызывать. Он едва штаны не намочил от ужаса, а потом, осознав, что именно она говорит, чуть не опростоволосился повторно. Хотя, конечно, улыбнулся, пусть и вышла улыбка кривой, натянутой и больной какой-то, заверил, что «очень рад», и что отдохнет «как следует», и осенью на работу «со свежими силами» прибудет. А сам, только дверь закрылась, почти сполз под стол. На глаза навернулись злые слезы — школа закрывается на ремонт, будь он трижды неладен! А ему, Матвею, что делать прикажете? Дома сидеть два месяца, ибо других перспектив нет вовсе? Да он завоет… Дома нет отвлекающих от нудных, безрадостных мыслей занятий; дома все обрыдло до такой степени, что будь у него возможность, Матвей сравнял бы эту обитель скорби с землей. Иногда ему хотелось сделать это, когда мать будет внутри, но чаще — когда внутри будет он сам.
И еще эта темнота… он боялся ее так, как не боялся даже свою мать. Он боялся, что она заставит-таки его совершить ужасное…
Тут дверь в его пыльное логово отворилась. На пороге возникла молодая женщина и, очаровательно улыбаясь, проговорила:
— Привет, а я вот из отпуска, а тут такая новость! Ты уже слышал?
Матвей моментально выпрямился на стуле и невольно улыбнулся в ответ. Елена Александровна, преподаватель введения в волшебство, была невероятно светлым, радостным существом, единственной женщиной, которую Матвей не боялся и которую не подозревал в нехороших на свой счет мыслях. Просто потому что с такой улыбкой и открытым взглядом лгать невозможно. Помимо прочего, Елена Александровна была хороша собой — невысокая, чуть полноватая, со светло-карими глазами и ямочками на щеках, возникавшими всякий раз, когда она улыбалась.
Когда Матвей смотрел на нее, ему казалось, что от молодой женщины исходит свет, как от ангела какого-нибудь. Не то, чтобы Матвей был лично знаком с ангелами, но именно это сравнение упорно лезло в голову.
— Да, слышал. Мне Елена Ивановна сказала. А вы… хорошо отдохнули?
— Матвей, вот ты зануда, — укорила Елена Александровна, подходя к столу, за которым сидел Матвей. — Столько лет знакомы, а ты до сих пор «выкаешь». Мне даже неудобно.
Но Матвей, хоть режь его ножом, не мог заставить себя обращаться к окружающим на «ты». Это очень фамильярно, мать никогда бы не одобрила. Он улыбнулся второй раз и почувствовал, что жизнь налаживается. Несмотря на все, вопреки всему.
— Не могу по-другому, — признался он, будто в чем-то постыдном. — Но буду стараться.
— Ты не хочешь пообедать? — спросила Елена Александровна. — Уже час дня, я проголодалась. Может, сходим куда-нибудь?
«Сходим куда-нибудь» означало посещение небольшого уютного кафе через квартал, и Матвей с воодушевлением принял предложение.
— Все равно ни одной живой души в школе, даже если задержимся, никто не узнает, — прощебетала Елена Александровна, когда они выходили из школы. — Да и денек уж больно хорош, чтобы взаперти сидеть. Как у вас дела?
— Ничего, — ответил Матвей. — Как вы очень верно заметили — в школе никого, но оно и понятно — лето на дворе.
— Ты так чудно выражаешься, я уже и отвыкла за месяц, — с улыбкой заметила Елена Александровна, и Матвей не усмотрел в замечании никакого подвоха или презрения. Молодая женщина так откровенно любила жизнь и наслаждалась каждым ее мгновением, не засоряя себе голову копанием в чужих странностях, что общение с ней — пусть довольно редкое в трудовые будни — бальзамом проливалось на истерзанную матвееву душу. Да, фраза банальна, но она невероятно точно отражала суть.
Матвей не мог бы сказать, что любит Елену как мужчина любит женщину — иногда ему казалось, что он вообще не способен на это чувство. И слава всем богам, что не способен. Любовь… она в понимании Матвея была предельно извращенной, двуличной, гадкой и требовательной. Волшебник и в мыслях не мог допустить, что будет испытывать эту гремучую смесь чувств под сладким названием к коллеге по работе. Нет, он не любил Елену, но она была единственной его отдушиной. И он это ценил и холил и лелеял их отношения, не близкие, нет, но… обыкновенные. Не испорченные тщательно маскируемым презрением, жалостью и двусмысленностью; не отягощенные взаимным недоверием и желанием самоутвердиться за счет унижения собеседника; не усложнённые влечением; обычная дружба.
— Наверное, оттого, что много читаю книг, — ответил Матвей, по привычке проанализировав себя в свете сказанного. — Я и мыслю такими фразами, и трудно перестроиться. Разговорный язык слишком беден. Ему не хватает образности.
— Зато сколько экспрессии! — рассмеялась Елена Александровна, подставляя лицо солнечным лучам. Пара стояла на оживленном перекрестке и ждала разрешающего сигнала светофора. — Ты обращал внимание, как дети разговаривают? Два слова — и океан страстей в них!
Матвей как мог прятал раненые ладони, но Елена Александровна заметила и спросила недоуменно:
— Это где тебя угораздило? И почему не лечишь? Это… пластырь? Матвей!
Матвей вороватым движением завел руки за спину, сглотнул, чувствуя себя нерадивым учеником, которого вызвали к доске.
— Пройдет. Это пустяки.
— Ну раз ты так говоришь, — с сомнением протянула Елена Александровна. — Хочешь, я помогу?
— Нет, спасибо большое. Не стоит, — выпалил Матвей, почти перебив её. — Не стоит.
Елена Александровна навязывать свою помощь не стала, вместо этого с энтузиазмом пустилась в повествование о том, как провела отпуск. Она говорила и говорила — оживленно, подкрепляя свою речь размашистыми жестами, а Матвей стоял и слушал, наслаждаясь звуками ее голоса. И не забывая при этом на светофор поглядывать — насколько он знал, Елена Александровна, захваченная рассказом, может и не заметить, что загорелся переход.
И вдруг перед глазами все потемнело, и он словно ослеп на мгновение. Он поморгал, протер глаза и зрение прояснилось. Не успел он озадачиться вопросом, не солнышко ли ему голову напекло, как темнота хрипло прошептала: «Привет, зайчонок…»
