Я позвала рабынь. Девушки одели меня, подали легкий завтрак. Сообщили, что мой муж с самого утра спешно уехал в дипломатическую палату. Но я старалась гнать все дурные предчувствия. Невозможно все время чего-то бояться. Я сама попросила капанги. Долго крутила в пальцах крошечную серебряную вилочку, глядя на румяные розовые бока. Я загадывала на них — эта глупость до сих пор сидела в голове, несмотря на здравый смысл. Но теперь это перестало иметь значение, в конце концов — всего лишь плод. Просто плод. Я поднесла к носу, втянула чуть кисловатый запах. Либо нравится сразу, либо не понравится никогда… Я открыла рот, осторожно положила еще теплую капангу на язык и прикусила. Выступил кислый сок, что-то упруго заскрипело на зубах. Я мужественно жевала, но в итоге взяла пустую тарелочку и плюнула. Гадость! Невозможная гадость! Не понимаю, как их ест Индат.
Индат…
Настроение разом испортилось. Раньше я не представляла дня без Индат, теперь же не могла вообразить, как смотреть на нее. Все еще не знала. Я понимала, что мое похищение удалось благодаря ее глупости. Но разве я сама не виновата в том, что столько времени молчала? Мы с Рэем еще не говорили об этом, но… и без того было ясно. Мы обе были виноваты, но Индат ослушалась моего приказа. Нарушила запрет. И я понимала, что теперь не смогу в полной мере ей доверять. Тем более теперь. Нет, не подлость — Индат не была подлой. Но глупость… Я беспомощна перед глупостью. Глупость — хуже, чем злой умысел. И Рэй был прав: нельзя так приближать рабов.
Я велела позвать Индат — это не стоило затягивать. И… я все равно хотела посмотреть на нее, убедиться, что с ней все в порядке. Своими глазами. Но сердце заходилось, пальцы подрагивали. И я ничего не могла с собой сделать. Я не находила себе места.
Я сидела в кресле у окна, когда дверная створка колыхнулась, и на пороге показалась Индат. Она похудела. Непозволительно. Стала болезненно-тоненькая, как соломинка, почти прозрачная. Глаза казались еще больше, щеки ввалились. Трогательный остренький подбородок подрагивал. Она замерла у двери и просто смотрела на меня, не решаясь подойти. А я не решалась заговорить, все смотрела, чувствуя, как от всего ее вида сжимается сердце. Это была пытка для нас обеих.
— Подойди, Индат.
Она вздрогнула от звука моего голоса, долю секунды смотрела стеклянными глянцевыми глазами. Наконец, поспешила исполнить приказ, но, не доходя, буквально повалилась мне в ноги с рыданиями:
— Госпожа моя!
Я подалась было вперед, чтобы поднять ее, но вовремя остановилась. Теперь это неправильно — я не должна вселять в нее ложные надежды. Так будет лучше, иначе я сама не замечу, что совершу глупость, не смогу удержаться. Здесь все иначе. Мы обе покинули свой крошечный мирок, в котором было уютно и понятно, а здесь — другие правила. Здесь мы уязвимы.
Я сглотнула:
— Поднимись, Индат.
Ее буквально затрясло, но она не собиралась вставать. Поймала мою ногу, вцепилась тонкими пальцами:
— Госпожа моя, я виновата! Во всем виновата! Простите свою рабыню
— Поднимись.
Я не могла смотреть на ее слезы.
Та лишь качала головой и цеплялась за туфлю:
— Простите меня, госпожа моя! Я не встану до тех пор, пока вы не простите.
Я почти выкрикнула, отстраняясь:
— Я прощаю тебя, Индат!
Она вздрогнула, подняла зареванное лицо:
— Правда?
Я кивнула:
— Правда. Поднимись.
Она с трудом разогнулась. Не сводила с меня взгляда, в котором сквозила надежда. Я молчала какое-то время, стараясь подобрать слова. Но, что тут подбирать?
— Ты здорова?
— Здорова, госпожа моя.
— Я рада.
Я снова молчала. Это было тяжело, особенно, когда она смотрела с такой надеждой.
— Больше никогда, госпожа! Клянусь! Такое не повторится. Клянусь, госпожа!
Я кивнула:
— Никогда, Индат. — Я взяла ее за руку: — Я очень люблю тебя. Несмотря ни на что. Но детские игры кончились. Я не могу держать рядом рабыню, которой не доверю.
Ее глаза наполнились ужасом, подбородок задрожал:
— Госпожа! Я скорее умру, чем предам вас! Госпожа моя!
Я кивнула:
— Я верю. Но есть вещи, которые выше нас. Ты слишком доверчива. Такой и оставайся, но подальше отсюда. Здесь так нельзя.
Она остолбенела:
— Вы продаете меня?
Я покачала головой:
— Нет. Я не прощу себе, если ты попадешь к плохому хозяину. Я буду просить своего мужа отправить тебя на Альгрон. К матушке. Я уверена — он мне не откажет.
Удивительно, но Индат больше не умоляла. Лишь тихие слезы текли по ее пятнистым щекам. Она опустила голову, плечи поникли. У меня разрывалось сердце. Хотелось обнять ее, прижать, как раньше, но все это было неправильно, разрушительно. Для нас обеих. Даже если мы с Рэем уедем отсюда, я не хочу снова переступать черту, которую мне так жестоко обозначили — это урок на всю жизнь.
Я вновь с трудом поборола порыв обнять ее, кивнула:
— Возвращайся в тотус, Индат.
Она вышла молча, обреченно, мелко семеня ногами. Я смотрела ей в спину и старалась удержать слезы. Больно, очень больно. Но я чувствовала, что, наконец, поступаю правильно.
Остаток дня сгладил тягостное впечатление. Я смаковала непривычную мысль, что чувствую себя хозяйкой. Все казалось другим. Даже ушлое лицо управляющего больше не настораживало. Я попросила его узнать, когда должен вернуться мой муж, велела накрыть ужин в моей столовой. Проверяла все сама, контролировала каждую мелочь и ловила себя на мысли, что упивалась этим. Но время шло, а Рэй к обещанному часу так и не появился. Я уже знала это чувство, и с каждой минутой все больше и больше начинала бояться, что он не придет.
Как в тот раз.
74
Я прождала до полуночи. С каким-то воинственным упрямством. Просматривала «Генеалогию». Или делала вид, что просматривала. Бездумно перелистывала, сама не заметила, как дошла до Мателлинов. Опир меня больше не интересовал. Я развернула проекцию его дочери, увеличила. Здесь она все еще была ослепительной красавицей. Но это была странная, холодная красота. Такая, которая держит на расстоянии. Кажется, я чувствовала что-то вроде ревности, будто кольнули сердце ледяной иголкой. Я бы не хотела видеть ее рядом с моим мужем. Даже в прошлом. Мне была неприятна эта мысль. Я толком не рассмотрела тогда, каким стало ее лицо. Впрочем, медики наверняка сумеют все исправить. Вероятно, очень скоро. Даже было жаль… Я бы предпочла, чтобы эта стерва навсегда осталась такой. Но будет вдвойне несправедливо, если императорский гнев обрушится на Рэя, а не на нее. Ирия заслужила в полной мере.
Я пролистала до жирного Марка. Так же толст, так же раскрашен. В вечных упругих локонах. Он по-прежнему вызывал во мне некоторую брезгливость, и рассматривать его почему-то было неприятнее, чем рассматривать одноглазого Опира. Он оказался моложе, чем я предполагала. Я с удивлением увидела, что человек, превозносивший все имперское и так бессовестно унижающий маму там, на Альгроне, родился вовсе не здесь. Очень далеко, в системе Тиу, на планете, которая не имела даже названия — лишь цифровой код. Его отцом был представитель очень дальней ветви дома, а вот матерью… родная тетка Опира — Нэя Мателлин. Это значило, что Опир и Марк приходились друг другу кузенами. Теоретически толстяк не слишком уступал по рождению.
— Тебе нравится рассматривать этого клоуна?
Я резко обернулась, замерла — на пороге стоял Рэй и скептически улыбался одним уголком губ. Он выглядел чудовищно уставшим.
— Ты вернулся!
Я, наконец, поднялась, просеменила навстречу на затекших ногах, положила голову ему на грудь:
— Я так боялась, что ты не вернешься.
Он уже привычно коснулся губами моей макушки:
— Прости, что поздно. Мне сказали, что ты ждала меня.
Я кивнула:
— Думала, мы поужинаем.
Он с шумом выдохнул:
