в кителях.
– Извини, я не могу подарить его тебе. Только дойти до дома, чтобы никто не прицепился.
Она встала, протянула руку и уронила ее, так и не коснувшись плаща.
– Не надо. Я тебя бросила, а ты…
Я вздохнула – который раз за это утро. Хоть умом я понимала, что мама может меня прогнать, и опасалась этого, воображение все равно рисовало какие-то благостные картинки из слезливых романов. Воссоединение семьи, родные люди… На деле же рядом со мной была совершенно незнакомая женщина, и хотя мое сердце действительно было полно сострадания и надежды, говорить о любви – и безграничном терпении, которое за ней следует – не приходилось.
К тому же сейчас я чувствовала себя так, словно это не она моя мать, а я – взрослая рядом с растерянной девочкой. Девочкой, что много лет получала только пинки, и в конце концов решившей, что ничего другого не заслуживает. Ведь мир справедлив и каждому воздается по заслугам, не так ли?
Может быть, это пройдет. Она отогреется, я узнаю ее получше и смогу полюбить. Но сейчас, раз уж из нас двоих взрослая я, придется мне и дальше побыть взрослой и набраться терпения.
– Иногда чтобы спасти, нужно отпустить. Если молоко действительно пропало, ты спасла меня, отдав в приют. – Произнесла я так мягко, как только была способна. – Ты позаботилась обо мне, как могла. Теперь моя очередь заботиться о тебе.
Я накинула ей на плечи плащ, застегнула фибулу. Если надеть капюшон и придерживать полы изнутри, то никто и не разглядит особо, что там, под плащом. Повторила:
– Пойдем домой.
Она помедлила, но все же двинулась следом.
– Тут далековато, – зачем-то стала оправдываться я. – Но в центре…
– Понимаю, – перебила меня мама.
Мы молчали, и молчание это было не тем теплым знаком доверия, как случалось между мной и Родериком, а неловким, тягостным. Наверное потому, что мы совсем не знали друг друга.
– Расскажи о себе. – попросила она. – Как ты жила все это время?
– Хорошо, – обрадовалась я. – Приют барона Аллеманда – лучший в столице и…
– Хоть что-то я выбрала правильно.
– Ты выбрала правильно, – подтвердила я. – Госпожа Кассия, душевный практик приюта – подруга самой императрицы, и многие жертвуют в приют, желая подлизаться к ней.
Мать усмехнулась, а я продолжала:
– Я ни в чем не нуждалась все это время. И подъемные дали хорошие.
Говорить о том, что я спустила половину в первый же день, пожалуй, не стоило. Как и о том, что мой нынешний образ жизни обходился куда дороже, чем тот, на который были рассчитаны подъемные.
– Подруга императрицы, значит… Важная, поди, птица!
Пожалуй, и рассказывать о том, что моя лучшая подруга – дочь этой «важной птицы» и министра, не стоило.
– Если так щедро жертвуют, можно и поделиться, и себя не обидеть, – сказала мама.
Пришлось напомнить себе, что трудно оставаться справедливым к тем, от кого пострадал. Для моей матери теперь вся знать была на одно лицо – пресыщенное, омерзительное. Не считающее тех, кто ниже, за людей. Я видела разницу между Оливией и Корделией. Между Феликсом – хоть наше знакомство и началось с драки – и Бенедиктом. Но мать сейчас не переубедишь. Может быть, потом…
Слишком много накапливалось этих «может быть». Но что я хотела, на самом деле? Кассия, будь она сейчас рядом, сказала бы, что даже подобрать кошку с улицы – ответственность и забота. Справлюсь. Должна справиться.
– Сейчас я тоже ни в чем не нуждаюсь, – продолжала я. – Живу на всем готовом.
– Я слышала, учиться в университете очень дорого. Кто платит за тебя?
Пришлось рассказать ей, что такое императорский грант, и почему корона тратит немалые деньги, чтобы выучить магов из простонародья.
На самом деле империи нужны были не только боевые маги. Погодники, чтобы засухи не губили урожай и не приходилось потом бороться с голодом. Землемеры – искать новые месторождения железа, золота, драгоценных камней и прочего, что скрывает земля, и без чего не выплавить сталь или не сделать артефакт, что не разрядится десятилетия. Не говоря уж о целителях и алхимиках, которых жутко не хватало за пределами столицы. А знать по-прежнему жила со своих земель и не торопилась наниматься на службу.
– Хоть какой-то толк есть от этих зазнаек, – буркнула мать, выслушав меня. – Но все равно им не верь. И от того хлыща держись подальше.
Я промолчала. Спорить не хотелось, но и притворно соглашаться не годилось. К счастью, мы уже подошли к дому.
– Вот, – с радостью сменила я тему. – Здесь ты будешь жить.
Внутри снова что-то противно сжалось. Вдруг маме не понравится?
– Вход с улицы? Не черный? – каким-то странным тоном спросила она.
– Да. – Я открыла дверь, пропуская ее вперед. – Выход во двор тоже есть. Там дрова хранят, сараи всякие… ну, как обычно. Я покажу.
Она кивнула, продолжая оглядываться, и выражение ее лица мне не нравилось. Наверное, я все сделала неправильно.
Стараясь не показывать своего волнения, я провела маму по коридору, показывая, где что. Остановилась у комнаты.
– Такой замок сорвать ничего не стоит, – проворчала она.
Замок и в самом деле был навесной, на петлях. Выглядели они хлипковато. Подцепи ломиком или даже хорошим ножом – и заходи кто хочет.
Может, попросить Родерика, чтобы научил делать магический замок и ключ к нему? Такой-то явно никто сходу не сломает. Но я еще артефакты создавать не пробовала, простейшие зачарования на уроках не в счет.
Сделав вид, будто меня вовсе не задело ее замечание, я протянула маме ключи.
– Это теперь твой дом. Открывай сама.
Попасть в замочную скважину ей удалось не сразу. Замок провернулся бесшумно – хозяин этого дома действительно следил за своим имуществом.
Мама зашла внутрь, я следом за ней. Остановилась у двери, наблюдая, как она ходит по комнате. Как потрогала стол, попытавшись его шатнуть, но он стоял крепко.
Я сама оглядела комнату, словно видя ее впервые. Маленькая. Голое окно без занавесок. Вид на двор – квартиры с окнами на улицу были дороже, и я пожадничала, не став доплачивать за вид из окна.
Я все сделала не так.
– С ума сойти, – прошептала мама. – Погладила одеяло, ткань, покрывающую подушки.
– Я не успела сшить, – сказала я. – Только купила. Но я…
– Я уже забыла, как это, – сказала она и расплакалась.
– Я принесла одежду, – сказала я, когда она успокоилась. Вынула из сумки платье, которое носила как домашнее. – Оно латаное, но…
Почему-то было мучительно стыдно,
