что вахтерша подпрыгнула.
«Еще раз обдумав все то, что произошло между тобой и нашей семьей, я пришел к выводу: компенсация, назначенная законом, слишком невелика, чтобы возместить нанесенный ущерб полностью. Надеюсь, эта скромная сумма поможет загладить все возникшие шероховатости…»
Шероховатости? Это теперь так называется? Если бы Оливия не была дочкой министра, я бы сейчас торчала в тюрьме или тащилась на каторгу, скованная с десятком других каторжан, без разбора пола и возраста. Не говоря обо всем остальном.
«Но если ты сочтешь ее недостаточной, не стесняйся обратиться ко мне лично. Я готов полностью искупить причиненные тебе обиды».
Я смяла письмо в кулаке. Искупить… Выкупить! Как будто деньги действительно могут стереть тот страх и мерзкое чувство беспомощности. Как будто они разом уберут из памяти моей матери годы унижений и нищеты!
Но что на него нашло? Я разгладила письмо, перечитала снова.
«С надеждой на примирение, искренне твой Алдвин Вернон».
Вернувшийся посыльный отвлек меня, вручив еще одну записку от Родерика.
«Жду в нашей беседке».
Разулыбавшись, как дурочка, я сунула послание барона в карман кителя и помчалась в парк. Подходя к беседке, замедлила шаг и постаралась восстановить дыхание. Незачем ему знать, что я пробежала всю дорогу. Пригладила волосы, даром, что снова растреплются. И даже пискнуть не успела, когда Родерик сгреб меня в объятья и поцеловал.
Оторваться друг от друга удалось не сразу.
– Как твой совет? – спросила я. – В смысле, университетский.
Он улыбнулся.
– Как я и предполагал, пустая болтовня.
Кажется, все в самом деле прошло хорошо – Родерик выглядел спокойнее и мягче, будто расслабилась в нем та взведенная пружина, что заставляла его искрить.
– А у тебя как все прошло? – спросил он.
– Ты про аудиенцию? Или про маму?
Он сел сам, притянул меня к себе на колени.
– Про что хочешь рассказать.
Я задумалась. Секретов от Рика у меня не было, но пока я и сама не понимала, что и как. А между мной и матерью пока слишком много неловкости, и я не знала, сгладится ли она. Но я попробовала.
– Наверное, так и должно быть, – сказал он, выслушав. – Вы ведь совсем друг друга не знаете.
Я кивнула. Вспомнила еще кое-что.
– Вернон прислал еще один чек. Не понимаю, что на него нашло.
– Он что-то написал, кроме чека?
Может быть, в самом начале нашего знакомства я не услышала бы в его тоне ничего необычного – ничего, кроме легкого интереса. Но я успела довольно неплохо узнать Рика, и то, что послышалось в его голосе, мне совсем не понравилось.
Или я, разозленная письмом барона, опять выдумываю невесть что? Сколько раз уже было, что мысленно обвиняла Родерика во всяческих грехах, а потом всему находилось простое и понятное объяснение.
– Моя дорогая Лианор, – передразнила я. – Такое чувство, будто он подлизывается.
– Может, и подлизывается, – с деланым безразличием произнес Родерик.
Да что с ним такое? Только что был совершенно спокоен, а теперь руки, обнимавшие меня, напряглись.
– Подлизываются, когда что-то надо. Может, конечно, он хочет помириться, только зачем бы ему это? «Искренне твой», – передразнила я. – Как будто он знает.
Я брякнула наобум, но в следующий миг поняла, что это может многое объяснить. И псевдосердечный тон письма – при том, что в нашу последнюю встречу мы общались сухо и официально. И сам чек, и сумму в нем. Вот только…
Колени, на которых я сидела, стали жесткими и неудобными.
Я отстранилась, заглядывая Родерику в лицо.
– Рик?
– Он знает. – Родерик не стал отводить взгляда. – Я ему рассказал.
Я слетела с его колен, на несколько мгновений растеряв все слова. Только ошарашенно смотрела в лицо, на котором мешались вина и упрямство.
– Ты… ему… рассказал? Да я с этим…
Почему я чувствую себя униженной и беспомощной, словно я опять оказалась в тюрьме и надсмотрщик грозится «заглянуть между ног» если «буду ерепениться»?
– Да я бы с ним в одном лесу под куст не села! А ты…
– Ты уже взяла его деньги, – напомнил мне Родерик.
Щеки обожгло стыдом. Да. Я уже взяла его деньги, и после этого глупо говорить о гордости. Но…
– Я ни медяшки на себя не потратила! Только потому, что маме нужно было…
Меня замутило. Какая разница, на самом деле. Я все же продала свою гордость, и никому теперь ничего не объяснишь.
– Знаю, – кивнул Рик. – И знаю, что их не хватило. Ты взвалила на себя непосильную ношу…
– Ничего не непосильную! Я сама могу!…
– Сама ты и себя обеспечить не можешь! – взорвался он. – Не то что брать на себя ответственность за другого человека! Что ты будешь делать дальше? Что ты ей скажешь, когда пройдут месяцы, за которые ты заплатила? «Извини, мама, я больше не могу тебя содержать, возвращайся на улицу?»
– Придумаю что-нибудь! Это не повод лезть в мою жизнь!
– От моей помощи ты отказываешься. Значит, пусть твой отец…
– Он мне не отец!
Да, совсем недавно я думала, что не погнушалась бы приставить нож к горлу барона и потребовать денег на содержание матери. Но если бы пришлось поступить подобным образом – это было бы мое решение! Мое собственное, и унижение, которое я бы испытала тогда, стало бы следствием моего поступка. Моего, а не Родерика.
–…Вернет твоей матери хотя бы деньгами.
В его словах была доля разума, я и сама прекрасно понимала, что если затея с артефактами не удастся, я не смогу содержать мать. Даже если все пойдет гладко. Если она не заболеет вдруг – а вряд ли после стольких лет жизни на улице у нее железное здоровье. Если не случится еще десятка неожиданностей, которые потому и неожиданности, что заранее их не предугадаешь. Все равно стипендии не хватит.
Вот только… не деньги барона так расстроили меня. И не его попытка откупиться.
Меня мутило от унижения, словно я сидела и выпрашивала милостыню. Впрочем, дело было даже не в этом.
– Я верила тебе, Рик. Как себе самой верила. А ты пошел и просто… Просто…
Слов не хватало.
– Я не видел другого способа тебе помочь. – Он упрямо поджал губы.
В груди словно что-то оборвалось. Он не понял. Он считает, что сделал все правильно и значит…
– Я больше не могу тебе верить, Рик.
Хотела бы я заплакать, но слезы словно выжгло той болью, что загорелась внутри.
Я же с самого начала знала, что это когда-нибудь закончится. Но почему так, пресветлые боги, почему именно так?
Родерик переменился в лице. Словно мог прочесть мои мысли.
