Феррандо склонился, легко коснулся губ. Провел кончиками пальцев по щеке, смахивая проступившие слезинки:
— У тебя будет кондитерская, любовь моя. Лучшая в городе. И люди придут, как ты и хочешь — по собственному желанию. Я тебе обещаю. Просто немного потерпи. А пока отдохни, ты устала. — Он отстранился, кивнул Мари: — Следи, как следует, за госпожой.
Та с готовностью присела в поклоне:
— Конечно, мессир, можете быть спокойны. Ни на миг не отойду.
— Орикад!
Демон тут же появился:
— Что угодно, мессир?
— Найди Гасту, передай, я велел седлать коня.
Амели с беспокойством приподнялась на подушках:
— Куда ты?
— В Конклав.
— Зачем?
— Потом узнаешь.
Он снова легко коснулся ее губ и вышел.
Глава 61
Кондитерская больше не открывалась. Амели велела Гасту убрать вывеску, и дом на Седьмой площади стал просто домом. Она за последние дни ни разу не спускалась в подвал — бросила все, как есть. Старалась не думать. Но глодала такая тоска. Будто вычерпали что-то внутри, что-то важное. Мари развлекала, как могла, лезла из кожи вон, стараясь угодить, рассмешить. Амели была благодарна ей и ни за что не хотела бы видеть рядом какую-то другую девушку. Нет, Феррандо все же был не прав. Мари получилась настоящей, живой, с большим сердцем. И то, что она никак не соответствовала каким-то его идеалам — вовсе не проблема Мари. Феррандо мечтал о химере, требовал невозможного. Люди не обязаны соответствовать чужим идеалам. Нужно быть собой. Всегда собой. Но жить по совести, не желать другому зла. Гармония внутри и порождает в человеке совершенство.
Время близилось к полудню. Солнце висело в чистом небе прямо над головой. Август выдался жарким, но разогретая листва в саду уже давала тот приятный сладковатый запах скорого увядания. Цветы высохнут, апельсины и померанцы займут свое место в оранжерее. Сад станет напоминать опустевший дом. Знакомый, но холодный и чужой.
За рекой надрывались колокола. По воде стелился протяжный плотный гул.
— Чего они трезвонят, Мари? Не знаешь?
Та пожала плечами:
— Не знаю, барышня. Стало быть, свадьба, или оглашение какое. Третий день уж трезвонят.
Колокола отмерили положенное количество ударов, и стало тихо. Где-то в листве запищала пеночка. Амели обогнула оранжерею, встала у обрыва, у каменного заграждения. Город заливало светом, черепичные крыши казались как никогда яркими, шпиль собора святого Пикары на утесе горел нестерпимой белизной.
Чужой город. Отныне совсем чужой. Она не нужна этому городу, а город не нужен ей. Так и будет. Амели до слез сощурилась на блики на речной ряби, отвернулась:
— Пойдем, сходим в колодец.
Мари недоуменно пожала плечами:
— Зачем?
— Хочу взглянуть на статую.
Мари кивнула:
— Как угодно, барышня.
Они с трудом продрались сквозь заросли. Казалось, все здесь было заброшено окончательно. Надо попросить Феррандо поставить статую в саду, где-нибудь в самом дальнем углу, за деревьями, чтобы Амели могла изредка приходить и любоваться. Не на себя. Она уже не видела в изваянии себя. Замечала лишь безупречную работу и идеальные линии. Такая красота не должна стоять в подвале.
Амели легко перелезла через бортик и пошла по ступеням, держась за влажные камни. Мари юркнула следом. Придерживала ее за юбку и только и твердила:
— Не оступитесь, барышня!
Теперь не было страха, не нужны были свечи. Амели спустилась до самого дна, толкнула дверцу, утопленную в толще стены. Прошла в темноте и толкнула дверь в мастерскую. Но ее встретила кромешная непроглядная тьма. Не было окна с колонной, не было залитого солнцем деревенского пейзажа. Не было ничего. Амели обернулась, различая смутный силуэт Мари в дверях.
— Совсем темно, барышня.
Амели инстинктивно щелкнула пальцами. Она уже привыкла обходиться без огнива и лучин. Под потолком дрогнули тусклые желтые всполохи, и вскоре мастерскую залило неверным светом подвешенного к потолку на цепях фонаря в стеклянной колбе.
Здесь было совершенно пусто. Лишь пара грязных бочек у стены. Обломки засохшей глины. Окно было словно наглухо заложено кирпичной кладкой. Оставался лишь пустой каменный подоконник и тонкая изящная колонна между стрельчатыми арками. Деревянной подставки, в которой Феррандо хранил свои склянки, тоже не было.
И статуи не было. Лишь в углу валялась знакомая холстина.
Амели охнула, посмотрела на Мари, будто ждала от нее объяснений:
— Где статуя?
Та растерянно пожала плечами:
— Не знаю, барышня. Ничего не слыхала.
— И Гасту ничего не говорил?
Амели панически боялась, что Феррандо разбил ее. Если это так — она расплачется.
Мари смущенно опустила голову:
— Да с чего бы мне господин Гасту что-то говорил?
Амели даже рассмеялась:
— Будто я не знаю, что ты вечерами к нему под лестницу бегаешь.
Мари побледнела, как полотно:
— Барышня, я… — она опустила голову, не зная, как оправдаться. Мари не умела врать. — Простите меня, госпожа. Но господин Гасту…
Амели кивнула:
— Он тебе нравится…
Мари порывисто подбежала и кинулась в ноги:
— Простите, барышня!
Амели подняла ее, придерживая за руки:
— Что ты! Что ты, милая! За что? Вставай, отряхнись.
Мари поднялась, отряхивала юбку, как и велели. Несмело подняла глаза:
— Так вы не сердитесь?
— Конечно, нет! Но если обидит — сразу скажи.
Мари смущенно улыбнулась:
— Что вы, барышня. Разве ж он обидит? Он только с виду такой грозный.
Амели промолчала. Кто знает, может, Мари и права. Сама Амели уже давно не боялась горбуна и будто смотрела другими глазами. Но… слишком многое изменилось.
Они поднялись из колодца, вышли на парковую дорожку. Теперь Мари краснела нежным румянцем смущения, и это было очень трогательно.
— Вы расстроились, барышня? Что изваяния нет?
Амели честно кивнула:
— Да. Очень.
— Так, может, переставили? Нужно поискать.
Амели покачала головой:
— Не сейчас. Я устала. И есть хочется… А где мой муж? Я его с утра не видела.
Мари пожала плечами:
— Не знаю, барышня. У них с господином Гасту в последнее время одни сплошные тайны.
— Тайны? Какие?
Мари лишь сокрушенно покачала головой:
— Ничего не знаю.
* * *
Амели проснулась, едва серый рассвет пробивался сквозь щели в ставнях. Мужа рядом не было. Либо его не было в доме, либо он ночевал у себя. Это казалось уже неправильным. Амели привыкла засыпать и просыпаться рядом с Феррандо. Даже если он допоздна засиживался в своей лаборатории, утром все равно оказывался рядом. Сейчас даже подушка была нетронутой.
Читай на Книгоед.нет
Амели села в кровати, откинула одеяло.
— Мари!
Было слышно, как горничная копошится в гардеробной. Она впорхнула с широкой улыбкой:
— Доброе утро, барышня. Как спалось?
Амели пожала плечами:
— Сама не знаю. Где мой муж? Его не было?
Мари покачала головой:
— Не было. И господина Гасту тоже. Но там такая красота, барышня! Такая красота!
Амели помотала головой, пытаясь стряхнуть липкий сон:
— Какая? Где?
— В гардеробной! Опять мессир прислал!
Любопытство взяло верх. Амели накинула капот, сунула ноги в домашние туфли и вошла в гардеробную. Туалет был на манекене. Небесный атлас, вышитый диковинными серебряными цветами и отделанный тончайшим серебряным кружевом. Рядом на столике лежал в футляре гарнитур с аквамаринами и жемчугом. Небывалая нежнейшая красота, от которой спирало дыхание. Амели инстинктивно тронула кружево, коснулась камней.
— И что все это значит, Мари?
Та пожала плечами:
— А разве это должно что-то значить?
— Это значит…
Амели вздрогнула всем телом, услышав в дверях голос Феррандо.
— … что сегодня к полудню ты должна быть необыкновенной красавицей. Справитесь, сударыни?
Мари с улыбкой присела в поклоне:
