даже погонщики скота. Что-то сдерживало стражей.
Шахразада не тешила себя иллюзиями, что это было уважение к ней. Такие пародии на мужчин не имели представления о чести. Нет, их явно останавливал чей-то приказ или опасение перед халифом.
Эти мысли немного успокаивали. В кои-то веки репутация чудовища и безумного убийцы принесла пользу.
Хотя эта репутация действительно ковалась в крови и ярости.
Пусть эти подонки боятся повелителя Хорасана. Пусть боятся надвигающейся расправы. Пусть на собственной шкуре испытают, каково это – прятаться в темноте, не зная, что ждет в будущем.
Халид поотрывает руки негодяям, как только штурмом возьмет столицу Парфии.
Как только проведает, что Шахразаду держат здесь в заложницах.
«И когда же это произойдет?»
Она отогнала непрошеную мысль, но вновь подумала, насколько опасно желать слишком многого. Бесполезно мечтать о том, что находится вне твоего контроля. Минувшие несколько недель научили этому пленницу.
Сглотнув, чтобы смочить пересохшее горло, она подтянула колени к груди. С каждым часом, проведенным в темнице, решимость Шахразады убывала. Как и ее силы. Но она отказывалась сдаваться.
«Я дерево под порывами ветра. И ни за что не сломаюсь. Никогда».
Нужно найти Ирсу. И выбраться из дворца.
По крайней мере, охранники оставили пленницу в покое и уже давно не появлялись, чтобы поиздеваться над ней.
По крайней мере, она сидит здесь одна.
Шахразада обхватила колени руками и шмыгнула носом. Звук эхом отразился от стен. Огонь факела за пределами камеры замигал и потух.
Воцарилась кромешная тьма.
– Ты еще на что-то надеешься? – раздался грубый голос за решеткой.
Шахразада промолчала, не уверенная, кто это спросил: другой заключенный или охранник, который решил поиздеваться над ней. Решил сломить ее волю.
– Эй, девчонка, ты там еще жива? – снова послышался хрипловатый голос, похожий на шелест облетевших листьев по гранитной мостовой.
Шахразада не стала отвечать, твердя про себя: «Я не сломаюсь. Никогда».
– Эй! Жива?
– Да, настырный ты ублюдок, – тяжело вздохнула она. – И что с того?
– Хорошо, – удовлетворенно просипел невидимый собеседник и закашлялся. Кто бы это ни был, он явно болел. А еще, казалось, голос принадлежал старику. – Я наблюдал за тобой эти четыре дня. Смелости тебе не занимать.
– Ты считаешь, что я должна быть польщена?
– Нет, – еще один сухой кашель.
– Тогда чего ты от меня хочешь?
– Сам пока не знаю, – после паузы отозвался незнакомец.
– Тогда оставь меня в покое.
– Ты куда-то торопишься?
– Нет.
– Как и я. – Странный собеседник помедлил и добавил: – Ты напоминаешь мне кое-что.
– И что же это? – неохотно уточнила Шахразада, переводя взгляд на потолок камеры и меняя позу, отчего цепи зазвенели.
– Баньян, под сенью которого я прятался в детстве.
– Баньян? – переспросила девушка, испытав невольный интерес: в конце концов, вряд ли издевательства охранников могли привести к подобной теме.
– Когда я проворачивал очередную шалость, – начал повествование невидимый в темноте собеседник, судя по звукам, тоже устраиваясь поудобнее, – то сбегал к окраинам джунглей и скрывался в ветвях росшего там баньяна от наказания отца.
– И чем же я напоминаю это дерево?
– Тем, что оно со временем уничтожает все вокруг себя.
– Спасибо за познавательную историю, старик, – невесело фыркнула Шахразада.
– Подразумевалось, что это комплимент, – прохрипел тот и закашлялся.
– Прости, если мне так не кажется.
– Там, где я родился, умеют ценить непрерывный круговорот жизни. Например, баньян вырастает большим, высоким, могучим и дает убежище всем, кто в этом нуждается, но со временем становится слишком раскидистым, уничтожая все вокруг, а затем уступает дорогу новой жизни: пускает корни новых деревьев, разбрасывает семена новых цветков. Ты напомнила мне баньян потому, что в тебе я тоже вижу начало и конец всему. Вижу надежду, что даже в тени может вырасти нечто прекрасное.
Шахразада почувствовала, что сердце пустилось вскачь.
Голос собеседника становился все глубже, теряя надтреснутость, пока не начал грохотать, подобно отдаленным раскатам грома.
– Будь началом и концом, Шахразада аль-Хайзуран, – напротив камеры вспыхнул язык пламени, высвечивая лицо Воина. – Будь сильнее всего, что окружает. Пусть наши жертвы не окажутся напрасными.
Вставшее под вратами Амардхи войско выглядело необычно.
Подобного жители столицы не видели очень давно.
Во главе, под стягом с перекрещенными саблями скакал молодой халиф Хорасана в серебряной с золотом кирасе и черной как смоль риде. По бокам его сопровождали дядя и двоюродный брат. На первом красовался просторный плащ с вышитым грифоном, а на груди второго блестел символ капитана стражи.
Сзади ехал юноша в белом облачении под знаменем с изображением сокола. Юноша, который всего несколько дней назад считался врагом халифа.
Чуть поодаль двигалось отборное войско лучших наездников Песчаного моря. Наездников, не участвовавших в сражениях уже много лет.
А в небе парил юноша, чья лысая голова сверкала в лучах полуденного солнца. Юноша с золотыми серьгами в ушах. Юноша верхом на летающем змее, черная чешуя которого переливалась при каждом взмахе кожистых крыльев, а вопли напоминали скрежет гвоздей по камню.
Войско двигалось согласованно, под предводительством халифа. За ним же поворачивалась голова летающего змея.
Зрелище было невероятным. И устрашающим. Порожденным шквалом эмоций.
Но, как ни странно, не яростью.
Потому что халиф, скачущий в авангарде, сумел обуздать гнев еще до того, как отдал приказ выдвигаться из Рея к Амардхе. Установил безоговорочный контроль над чувствами, отчего выглядел даже более смертоносным в таком состоянии. Холодная ярость – самая опасная эмоция, готовая сорваться с привязи и атаковать при малейшем поводе.
Опасная, как голова летающего змея.
При виде серых ворот столицы Парфии глаза халифа вспыхнули. И потухли.
Нет. Он явился не для того, чтобы мстить.
Месть – слишком мелочное и недостойное действие.
Нет. Он явился не для того, чтобы забрать жену.
Шахразада – не вещь, которую можно перетягивать.
Нет. Он явился не для того, чтобы заключить перемирие.
Перемирие означает, что есть место переговорам.
Халиф пришпорил черного жеребца, который помчался во весь опор, поднимая копытами песчаную бурю.
Халид явился для того, чтобы сжечь здесь все дотла.
Воздух пустыни наполняли шум, лязганье металла и ржание лошадей. Однако к ним примешивалось и странное предвкушение. Хотя Ирса пока не могла определить, воодушевляющего оно рода или зловещего. Тем не менее она шагала по краю недавно разбитого лагеря, стараясь сохранять оптимизм. Затем покосилась на Рахима и спросила:
– Волнительно, да?
– Пожалуй, «волнительно» – не совсем верное слово. – Он улыбнулся, но глаза оставались невеселыми.
Ирса понурилась.
Заметив это, Рахим взял ее ладонь и ободряюще сжал.
Они шли по бурлящему жизнью лагерю. Несколько
