центр шестигранника, в хрустальную клетку из голубого берилла. Он то озирался затравленно, то стискивал прутья – острые грани ранили пальцы, и кровь стекала по прозрачному камню тонкими ручейками.
Жутко было видеть гордого и властного мужчину таким. Среди девяти старейшин он был негласным лидером, причём, довольно молодым. Ему едва минуло сорок – время не добавило ни седин, ни дряблости. Подтянутое тело с могучими плечами и сильными руками, упрямый подбородок, низкий уверенный голос. Пожалуй, ему было, чем очаровать лестрийку.
– Роран! – вцепившись в прутья и раня ладони об острые грани, закричал Ольд. – Роран, предатель! Я ведь считал тебя другом!
Мужчина бросался на решётку грудью, тщетно пытаясь разбить бериллиевую тюрьму. Но все его крики, все мольбы разбивались о бесстрастное лицо отца. Тот будто превратился в статую, но, кто знает, какие мысли на самом деле бродили в его голове.
– За что?! За что?! Не смейте! Вы не имеете права отбирать мой Дар!
– Ты его недостоин, – обронил отец и отошёл на шаг, к остальным старейшинам. Они стояли ровным рядом, опрокинув на головы капюшоны – просто духи возмездия во плоти. Судят своего товарища так, будто никогда даже мыслей греховных не допускали – и от этого было мерзко.
А на меня вдруг обрушилось понимание – что, если мой родной, мой холодный, но всё равно любимый отец, завидовал Ольду. Ведь к нему прислушивались больше, а отец всегда был слишком честолюбив.
И теперь, когда Ольд будет подвергнут суровому наказанию, когда его имя покроет несмываемый позор, фигура отца выдвинется вперёд. Не этого ли он хотел, когда отправлял людей шпионить за бывшим другом?
Перед глазами на миг встала пелена, и я поспешила её сморгнуть. Казалось, я влезла в шкуру наказуемого и чувствую его боль и отчаянье. Видела себя в клетке – с обезумевшим взглядом и всклокоченными волосами, я рвалась на волю, как птица, и кричала, кричала, кричала!
Голова кружилась, перед глазами плясали пятна. Руки отказывались повиноваться, когда Верховная сунула мне ритуальный нож из кровавого камня.
– Туда встань, – указала на блёкло горящую хрустальную плиту.
Она знает мой секрет… Знает… Знает!.. Но по какой-то причине молчит, ждёт подходящего момента, чтобы обличить меня. Я у неё на крючке.
Осознав это, я почувствовала жгучий прилив ненависти к матушке Этере и представила, как лезвие ножа врезается прямо между лопаток. Эта мысль меня испугала – я никому и никогда не желала смерти.
Кроме меня и Верховной здесь были ещё четыре жрицы, среди них Инира, которую я заменила в храме у Извилистой, и Лаара. Последняя окинула меня осуждающим взглядом и отвернулась. Что ж, если я ей неприятна, пусть не глядит. А вот Инира, похоже, нервничала, как и я. Наши взгляды на миг встретились, случился безмолвный разговор. Сейчас я не узнавала ту девушку, которая вечно путала серёжки, и с которой мы беззаботно болтали, сидя за одним столом в трапезной.
Теперь разделим не только пищу, но и карающий ритуал.
– Ольд из дома Серого Камня, – начал пожилой старейшина, и в голосе прозвучало мрачное торжество. – Ты совершил преступление против крови искателей, и ты приговариваешься к изъятию Дара.
– Да будет так, – хором подтвердили остальные.
– Лицемеры! – Ольд забился в клетке, как птица с подрезанными крыльями. – Грязные лицемеры, будьте вы прокляты на веки вечные! И дети ваши, и внуки!
Слова проклятья прогремели под сводами залы, тревожно загудели камни. Среди присутствующих пронёсся ропот.
– Эти слова не имеют силы, – возразил отец. – Приступайте.
Я не могла смотреть на него. От мысли о том, что родитель послал соглядатаев за собственным другом, ранила душу. Даже если им двигали только благие цели, а не желание подвинуть неугодного, это его не оправдывает. Это просто низко.
Жрицы протянули руки с кинжалом остриём вниз. Я повторила жест, стараясь не думать о том, что делаю. Стараясь отрешиться от собственного тела.
Меня здесь нет. Я осталась на маковом поле в объятиях человека, к которому безумно хотела вернуться. Под спиной твёрдость земли и мягкость травы, я заключена в любящие руки, и губы прокладывают огненный путь от виска до ключицы. Так хорошо, так сладко, и ощущение безграничного счастья кружит голову.
За каждую ошибку рано или поздно придётся расплачиваться. И ладно, если тебе. Но если платить придётся кому-то, кто тебе близок...
Верховная всё знает – эта мысль доводила до тошноты и дрожи.
Ей ничего не стоит рассказать о нас, и тогда...
Мне страшно. Я боюсь так, что стучат зубы. Я презираю себя за это чувство, но ничего не могу с собой поделать. Страх пророс глубоко во мне и пустил ядовитые побеги, отравил кровь, подчинил себе.
Верховная затянула слова песни. Резкие, грубые – от них сводило горло. Бериллиевая клетка раскалилась добела, окутала сиянием тело Ольда – и он завопил. Истошно, как будто с него живьём сдирали кожу. Из груди мужчины брызнули алые нити и потянулись сквозь прутья к шести ритуальным клинкам. Начали наматываться на них, как на веретёна.
Откуда-то налетел ветер. Разметал волосы по плечам, всколыхнул тяжёлое платье. Запахло грозой и подснежниками, а ещё кровью. И появилось чувство, что это не из бывшего старейшины тянут жилы, а из моей груди.
На краткий миг сознание оставило меня, и руки безвольно упали. Ток нитей в мою сторону прервался, и это вызвало у несчастного Ольда особенно сильный приступ боли. Он рухнул на колени и схватился за голову руками.
Не могу продолжать. Это свыше моих сил.
– Ты разомкнула цепь. Соберись! – зло прошипела матушка Этера. – Из-за тебя он будет страдать дольше!
И я, чувствуя, как холодный пот застилает глаза, заставила себя крепче стиснуть рукоять, подняла нож – он был красным и таким горячим, что кожа на ладонях готова была треснуть. Во рту появился мерзкий металлический привкус, когда я прикусила щёки изнутри.
Ритуал возобновился, клетка запылала так, что стало видно самые тёмные уголки пещеры. Все тени пропали, и это было жутко. Сухой ветер бил в лицо, свистел в ушах, а Ольд больше не кричал – только слабо скулил.
Хотелось подбежать к нему, сломать треклятые прутья, но вместо этого я продолжала выполнять страшный долг. До этого момента я и представить не могла, в чём мне придётся участвовать. Как там говорят, убийства противны природе искателей? А это – хуже убийства, намного хуже.
И мне не отмыться.
Когда конец последней нити намотался на клинок,
