Он видел, как катается по асфальту разодранный напополам мощными когтями Алехо, как вытекает сгустком красного и желтого его бесполезный, убитый глаз, мотаясь на ниточке, на обрывке нерва. Видел, как зверь плавно, достойно и гордо поворачивается, оставив умирающего человека, предоставив его самому себе и своей дикой муке, и делает мягкий, балетный, нежный шаг к Мигелю. Мигель не орал. Низко пригнувшись, он попытался сорваться с места и убежать.
Рывок человека!
Прыжок зверя.
Не уйти.
Мигель не сдавался. Он боролся! Зверь и человек схватились, кто кого. Мигель вытянул вперед руки – и, безоружный, душил пантеру бессильными руками. Мышцы надулись. Жилы стали стальными, по ним зло текла густая железная кровь. Время остановилось, капало с желтых зубов зверя медленной слюной. Кукарача видел: Мигель обречен. Зверь выгнул голову, вцепился зубами в кисть руки Мигеля. Заорав, Мигель выпустил шею пантеры, и она мягко и властно, одной лапой легко перекатила человека со спины на живот. Мигель разбросал в стороны руки и ноги, изобразив на мостовой крест мученика святого Андрея Первозванного. Пантера скосила желто-зеленый, цвета лайма, глаз. Легко и ласково наклонилась, легла на Мигеля сверху, – как влюбленная женщина ложится на партнера. Прежде чем раскрыть пасть для последнего укуса, медленно, насмешливо и нежно провела мордой, пушистым маленьким подбородком снизу вверх – по плечу, по шее, по затылку. Облизала человека. Как новорожденного кутенка.
Кукарача видел, как разевается пасть. И верно, язык у нее фланелевый, винный, суконный! А зубы, должно быть, фарфоровые. Совсем нестрашные. Все это только детский сон, мультик на улице, встроенный в стену новомодного билдинга огромный ночной экран. Сейчас кончится фильм. Надо досмотреть последние кадры. Зубы пантеры выблеснули десятком лилипутьих ножей в голубом лунном свете фонаря. Глаз налился внезапным, последним бешенством, фосфорным сладострастием мести, наказанья. Пасть разинулась еще шире, толстые лапы крепче прижали к земле дергающееся тело жалкого человечка, превратив его в ресторанное блюдо, в цыпленка табака. Зубы сомкнулись на затылке Мигеля, перекусывая нервы, дробя позвонки, перемалывая хрящи и кости. Зубы и язык ощущали истекающее теплой соленой кровью мясо, грызли, терзали, высасывали, крошили.
Наслаждались.
Или просто – делали свою работу?
Для кого убийство – злоба, для кого – месть, для кого – удовлетворение, а для кого работа. Кукарача смотрел сверху вниз на мерцающую, переливающуюся зелеными и красными огнями черную шкуру. «За такую шкуру раньше на рынке давали три тысячи песо. А теперь?» Он вспомнил: его отец насмерть забил его мать. Неужели он не сладит с черным зверем?
«Если ты не сон, не бред, конечно».
Забьет. Убьет.
«Ты, дурень, ты же можешь сладить не со зверем – с собой, – подумал он – и сам себе ужаснулся. – Что, если черный зверь – не вовне, не на улице безжалостно убивает его друзей?»
Что, если это он сам?
«Не мели чушь. Не уговаривай сам себя. Это опасно».
Он ждал. Сейчас она нагрызется, нанюхается крови вволю – и встанет на лапы, и обернется к нему.
К нему!
«И тогда конец тебе, приятель, кранты, кирдык».
Он сунул руку в карман.
Нож.
Обсидиановый нож.
Как это он забыл про него!
Он дурак, ну, черт, дьяволова мамка, воистину дурак.
У него же нож!
Да еще какой!
Каменный нож. Еще ацтекский. А может, майя.
Выдернул руку с ножом.
Пантера подняла голову от залитой кровью жертвы.
Желтые наглые, спокойные глаза зверя.
Черные ночные глаза человека, налитые ужасом и ненавистью.
Как близко!
Кукарача медленно, очень медленно поднял нож.
Над холкой зверя.
Над всей своей жизнью.
В жизни была только музыка.
Больше не было ничего.
А, нет: были помойки, бутылки из-под текилы, пьяный отец, мать в слезах, шелест пальмовых листьев за окном, где-то под ребрами, глубоко – мечта о море, о широком океане, о чужих странах; огрызки, объедки, обрывки вчерашних газет, черные зерна кофе в ручной кофемолке, и он рыдает, лежа в кладовке на свернутых в рулоны рыболовных сетях мертвого, он не знал его, деда.
И все? Это все равно, что ничего.
А теперь что есть? Кафе, Алисия, гитара?
Теперь даже друзей нет. Всех тварь загрызла.
Гитара. Музыку ты не загрызешь. Музыка – моя.
Ты умрешь с моей музыкой. С моей песней.
Нож поднимал медленно, а опустил быстро.
Зверь оказался проворнее.
Нож опустился – и не вонзился в бархатную холку. Зверь отпрыгнул.
Легко, грациозно. Такой тяжелый – как пушинка отлетел.
Сволочь.
Сейчас прыгнет на тебя, берегись!
Пантера прыгнула – отпрянул он.
Они соревновались в ловкости.
Обсидиановый нож блеснул злой улыбкой. Прищуром в ночи.
Нож смеялся, и нож глядел.
Нож стал человеком.
Или зверем?
Их трое: нож, зверь, человек.
Пантера посмотрела прямо в глаза Кукараче.
И он понял.
Глаза зверя сказали: «Мы, все трое, одно. Человек, нож, зверь. Ты напрасно стараешься. Мы никогда не убьем друг друга. Мы убьем только себя».
Он не видел своих волос, но знал, что седеет.
Перекинул нож из руки в руку. Оскалился, повторив ее оскал.
Пантера зарычала. Рык донесся из-под земли. Из прошлого. Из будущего?
Ноги похолодели до колен.
Опять занес нож, теперь уже левой рукой. «Я обману ее». Обсидиановые розовые сколы лезвия сверкнули в лучах старого фонаря разломом неспелого арбуза. Пантере не нужно было видеть опасность. Она ее чуяла. Прыгнула вперед, минуя удар, и каменное лезвие скользнуло по густой шерсти, не оцарапав кожу. Кукарача, высоко подняв нож, не попятился. Выбросил вперед правую руку. Пальцы глубоко, как в теплое болото, вошли в гущину шерсти, искали пантерью глотку. «Сейчас она повалит меня. Нет! Я – ее!» Поднес нож к глазам зверя. Зверь, на удивление, не спешил ни смыкать зубы на запястье Кукарачи, ни бросаться вперед, пытаясь найти зубами его горло. Зверь внимательно, зорко, с любопытством следил за ножом, за его блеском, игрой, подвижным мерцанием.
И никто не нападал первым.
Кукарача не ударял ножом.
Зверь не бросался и не грыз.
Медлили оба.
Рык прекратился. Утих.
В молчании ночи слышно, как шелестят листья старой пальмы над их головами.
Шелест еще живой. Они оба еще живые.
«Разорви морок. Убей».
Кукарача сцепил пальцы на глотке зверя.
Пантера махнула лапой и легко, как скорпиона, стряхнула его руку.
Потом вытянула голову. Кукарача видел ее плотно прижатые к затылку черные, маленькие круглые уши.
Она осторожно, очень аккуратно взяла обсидиановый нож зубами. Чуть потянула на себя.
Кукарача замер.
Она отнимала у него нож! Вынимала у него из кулака!
