«Все, что тебе нужно, есть в Мэзаве», — вспомнила я слова Ситары.
А может, не надо риска? Может, забыть про врата, про свой мир, про свою семью и начать жить новой жизнью с новой семьей? Но ведь мои близкие из родного мира понятия не имеют, что со мной, строят ужасные теории, ждут моего возвращения… А если я беременна или забеременею? Как пройдут беременность, роды, как я буду воспитывать своего ребенка здесь? Я не хочу, чтобы мой ребенок жил в мире Циты.
Голова заболела снова.
— Распорядительница в моих руках, — сказала я. — Мы можем поселиться где-то далеко и жить как хотим.
— Как же врата? Как же те, кто ждет тебя дома? — спросил Зен обезоруживающе прямо, и мое сердце стиснуло обручем боли.
Мама… бабушка… Они ведь ждут и верят. Я их самое дорогое.
— Я мечтаю к ним вернуться и обнять, — прошептала я. — Но только Великая матерь знает о вратах. Кто она, на что способна? Чего ожидать от встречи с ней и как вообще добиться встречи? Она к себе подпускает только четверых приближенных. — Вздохнув, я призналась: — После этого разговора с Распорядительницей мне снова стало страшно. Не потеряю ли я все, что у меня есть, не погублю ли вас ради призрачной надежды вернуться домой?
— Это можно проверить только на деле, — ответил Зен.
Я усмехнулась горько и проговорила:
— Надо снова делать выбор: или конец поискам и спокойная жизнь, или новый риск и надежда.
— Раньше перед тобой не стоял выбор.
— Потому что раньше я тебя не любила.
Зен не стал спрашивать, что это за слово такое «любила». Он все понял и так.
Я долго не могла принять решение, порой даже ночью не могла заснуть, обдумывая, как лучше поступить. Наша столичная жизнь оказалась удобной и сладкой, и этот сладкий яд комфорта и безопасности действовал на нас, размягчал. Я стала ловить себя на мысли, что хоть порядок, принятый в Мэзаве, мне противен, лично мне здесь живется совсем неплохо.
Свею Ноглану я сочла чистым и красивым городом, утопающим в зелени. Воздух чистый, вони нет, водопроводы и канализация в наличии, терм немерено, основное транспортное средство – носилки, тягловая наземная живая сила – люди. Животных и тех на улицах не заметишь, особенно днем.
Катли водила меня по улицам, показывала свои любимые места, и у меня аж руки чесались зарисовать очередную площадь, улочку, храм... Застройка была малоэтажная, местные архитекторы питали слабость к колоннам, аркам, мозаикам. Тут и там высились статуи мэз, подаривших Мэзаве много дочерей, а также статую всадников-воинов на гуи, отдавших жизнь за Мэзаву.
Когда мы гуляли по площадям, мне казалось, я очутилась в древней Греции, когда отдыхали в садах, было ощущение, что мы в Китае. Я искала намеки на культуры нашего мира, сравнивала, делала зарисовки, но любое сходство оставалось только внешним.
Все-таки Мэзава – это Мэзава, «дочка» Циты. Даже говорят здесь иначе. Да, это тот же язык Ниэрада в своей основе, но есть отличия, и немало; я схватывала их на лету и перенимала устойчивые выражения сразу, как ребенок – что слышу, то и повторяю. К пищевым привычкам местных я тоже привыкла быстро, мне нравилось, что здесь предпочитают блюда полегче по калориям, но сложнее в подаче.
Гигиенические привычки столичных жителей меня вообще привели в восторг: оказалось, моются здесь часто и дело это любят, не как в Утхаде и уж тем более не как в Ниэраде; уход за телом здесь в почете. «Мое тело – мой храм» – это выражение лучше всего описывает отношение мэзавцев к своему здоровью и внешнему виду. Учитывая, что в городе приходилось передвигаться пешочком, все были физически крепки; мэзы тоже частенько ходили своими ножками, понимая ценность прогулок.
Итак, на бытовом уровне мне нравилось все… кроме одного – моды. Чтобы выйти из дома, а я выходила часто, приходилось надевать сложные платья и обязательно покрывать голову платком, и это самый минимум. Обычный наряд мэзы включал еще и звенящие побрякушки, чтобы всем было слышно о ее приближении, и опущенную на лицо вуаль. Мужчины, наоборот, одевались как можно более открыто, показывая руки, плечи, иногда – почти весь торс. Лицо мужчины должно было быть чисто выбрито, лишняя растительность на теле не приветствовалась. Кстати, о волосах… Лет с одиннадцати-двенадцати мальчики отпускали волосы и не стригли до тех пор, пока им не исполнится восемнадцать-двадцать. Затем им показательно отрезали волосы, и они становились «пригодными» для ритуалов.
Когда мы с Катли гуляли, каждый встречный мужчина или мальчик кланялся нам, а некоторые даже делали религиозные жесты, словно мы божества. Близко к нам не смели подойти: мы никогда не выходили без охраны, а я лично старалась не гулять без Зена и Млада. Наш волк во время прогулок привлекал внимания почти так же много, сколько и мы, мэзы, но его не боялись; в столице привыкли, что каждый, даже самый экзотичный зверь, приручен и воспитан.
Почти каждый день мы с Зеном наведывались в Северную башню. Я либо гуляла с Треденом в саду, либо пыталась его рисовать (модель из него так себе, слишком много дергается), а Зен занимался Артой, которая по-прежнему оставалась в башне. Естественно, она не находилась взаперти круглыми сутками: гуи такое не переносят и сходят с ума. Ее отпускали летать с другими, и, счастливая, наша птичка изведывала окрестности Мэзавы. Ее же всадником и, соответственно, хозяином, числился Зен, он же и ухаживал за ней. Иногда я заходила к Арте вместе с ним, и отмечала, что наша девочка стала еще крупнее, мощнее, игривее…
Я честно пыталась преодолеть страх перед ней, но каждый раз, когда эта громада пернатая подходила ко мне, устрашающе скрежеща когтями по каменному полу, у меня сердце в пятки уходило, и я малодушно пятилась к двери. Причины были: Арта научилась выделывать фокусы не только в воздухе…. Подходя ко мне якобы чтобы поласкаться, она вдруг резко взмахивала крыльями или страшно щелкала клювом. Доведя меня до крика, негодница начинала с азартом его повторять, так что к нам на ярус вбегали другие всадники и спрашивали: почему кричит мэза?
В общем, проказливая девчонка выросла. Хоть я ее боялась, знала, что она меня помнит и понимает, что я – своя. Зен на всякий случай научил меня нескольким звукам, служащим им с Артой кодовыми словами, и показал, как в случае чего влезть на гуи без всяких приспособлений и удержаться на нем. Я кивала, принимая это к сведению, а сама думала – никогда и ни за что!
Ожидая Зена или возвращаясь с ним из башни вечером, я заходила к Беляночке поболтать и выпить с ней чаю. Мэза всегда была очень радушна, но не понимала, отчего к ней, заурядной служительнице, такое внимание. Куда проще и легче ей было с Треденом. Как-то раз я увидела, как они мило щебечут в саду, и как трогательно ухаживают друг за другом… Это была та самая романтика, этап которой мы с Зеном пропустили. Да и, наверное, не способны мы на романтику...
Мы хорошо устроились, но вопрос о будущем висел в воздухе, и я не видела пути, четкого вектора. Все стало хуже, когда я поняла, что беременна. Естественно, на сто процентов я не была уверена, это могла быть обычная задержка, но интуиция-таки вопила, что это оно самое…
Мне легко было скрывать свое состояние, потому что в этот раз меня не мучили никакие недомогания. Впрочем, и прошлую беременность я не заметила на ранних сроках как раз из-за отсутствия признаков.
Еще один сложный выбор встал передо мной: сохранять беременность или нет. Чтобы рассмотреть все варианты и решить, что делать, я отправилась вместе с Катли к Распорядительнице в храм; Зен не смог меня сопровождать, потому как с утра отправился в Северную башню, ему надо было заняться подгонкой ремней для Арты.
Это было мне на руку: я не хотела, чтобы он заметил мою обеспокоенность. Распорядительница приняла меня не сразу, и я терпеливо прождала час в прохладе внутреннего дворика. Наконец, ее прислужники пришли за мной, и провели в ее кабинет, прямоугольное строгое помещение, и довольное темное, оживленное лишь многочисленными горшками с цветами. Как цветы выживают при таких условиях? И почему я думаю о цветах в такой момент?
