ней и взял за руку.
— Стась, Лео сотрудничал с КБ…
— Да Джейк объяснил… — нетерпеливо прервала она. — Всё объяснил. Просто непонятно… другое. Я же столько была рядом с ним… И чтобы Лёня мне не сказал? И чтобы я сама его не узнала?
В её словах сквозило отчаяние, и это отчаяние окрашивало речь в тускло-тихие тона. Слишком много всего было, слишком сильно ей досталось… Слишком страшно казалось — поверить в то, что её муж выжил и не сказал.
Он не мог не сказать. Только не ей.
Сергей встал. Вдова Стася казалась горькой и пугающей. Смотреть на неё он не решался. Надо привыкнуть.
Но сказать чего-то он просто не успел.
Тот, кто к ним присоединился, заставил подобраться Арслана и Джейка. И по тому, как смотрела Стася — сомнений не осталось.
И… впрочем, какая разница?
— Альшевский?! — удивлённо, радостно выдохнул вошедший.
— Лео? — поражённо отозвался Сергей.
Два шага — и мужчины просто обнялись. Крепко, порывисто — и совершенно внезапно для остальных.
— Ты где был? Ни слуху, ни духу… Ну Серж, разве можно?
— Нет, кто бы говорил, а? Понимаю, подписка, но жене-то почему? — Сергей осёкся и украдкой глянул на Настю. Совсем краем глаза он ничего не высмотрел, да и боялся сейчас поймать её взгляд.
— Да всё сложней, чем ты думаешь… Не в подписке дело. Насть, так было надо. Это правильно для тебя, поверь.
Её голос прозвучал как орган — холодно, мрачно и отстранённо:
— Что значит — «поверь»?
«Я тебе больше никогда не поверю», сказали её пустые глаза. Ни слёз, ни ругани… Ни одного даже, самого маленького «как ты мог!»
Что у них происходило — Сергей не знал, но даже представить себя на её месте не хотел бы ни за что.
28 ноября
Не так Деймос себе представлял всё это. Он ожидал скандала — нормальная женщина бы скандалила. Он ожидал и прощения — такой уж Настя была с ним всегда. Он ожидал и справедливых упрёков — это была бы тоже Настя.
А получилось…
То, что получилось — тоже была Настя.
— Милая… Тебе, конечно, кажется, что я поступил нехорошо с тобой, но дело не в подписке о неразглашении, правда. Ты поймёшь. Может, не одобришь, — но в конечном счёте, я думал о тебе.
Настя молчала. Просто смотрела — и молчала.
Он присел на ближайший стул, повернулся к жене и набрал воздуха.
— Лео! — окликнул Арслан. — Как насчёт объяснений для всех?
Деймос поднял указательный палец и уточнил:
— Всё-таки не Лео. Я всё-таки не он, другой человек. Я, можно сказать, включаю в себя Лео, как свою часть, но всё сложнее. Вы поймёте.
— Когда? — осведомился Сергей. — Постнов со мной разговаривать не желает.
— В те… — он поморщился, — мучительные часы, когда я дрейфовал в космосе в виде куска горелого мяса, я думал. Вячеслав Романович сказал, что связных мыслей у меня быть не могло, но они были!
Его глаза блестели, и какие-то мрачные воспоминания накладывались на радость осознания себя живым. Как он выглядел в глазах друзей — он не думал, вот только Настя…
Настя…
Говорят — перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. У Леонида Веряева не просто пронеслась, а некоторое время носилась, сначала назад, в прошлое, потом, наоборот, с ранних воспоминаний до недавних. За безумные и страшные часы, полные боли и ожидания смерти, все эти воспоминания успели рассортироваться на приятные и неприятные. Последние — ещё на те, которые не хочется поднимать в сознании, и те, которые не хочется, а стоило бы. За которые — мучительно стыдно. То самое — как бы он поступил, если бы жизнь можно было бы прожить сначала?
Не так бы поступил.
То, в чём раньше не смел себе признаваться — теперь вышло на поверхность, заявило о себе так явно! А что скрывать от себя? Он умрёт вот-вот.
Всё было неправильным. Его восприятие чести было болезненным и чрезмерным. Это было не честью, гордостью, благородством — то, что Леонид принимал за них. Он жил по дурацким, нелепым и закостеневшим принципам. То, что он считал добром для других баловало их и отучало жить самостоятельно. То, что он считал добром для себя — было ему, по большому счёту, не так и нужно.
А Настя…
А о Насте он не думал вообще.
Исполнять её желания, заботиться, защищать — всегда казалось, что этого хватает, что он даёт ей достаточно.
Но именно перед смертью Леонид осознал, что она всегда играла второстепенную роль в их отношениях.
Слишком второстепенную для женщины, к ногам которой он обещал бросить Вселенную. Она была отличной женой. Поддерживала его во всех начинаниях, никогда не скандалила и не истерила, даже ворчала всего чуть-чуть… Никогда не спорила с ним на людях и не критиковала. Не флиртовала с другими мужчинами — даже ради самооценки. Дом всегда был в идеальном порядке — как и Настя: красивая, ухоженная, с извечной мягкой улыбкой и нежным голосом.
Его полный придаток. Что он в своей жизни сделал собственно для неё? Не купил или сказал, а сделал — принеся в жертву свои интересы, поступаясь чем-то?
Он даже встречаться с ней начал, потому что Настя всегда была рядом и во всём соглашалась. Удобно, без отрыва от исследований, не надо жертвовать работой. А она была без ума давно — от него или его научных талантов?
Тогда это почему-то казалось несущественным.
Потом же, очень-очень потом, были мучительные раздумья — любит ли его Настя так же, как он её?
Теперь-то он осознал. Настя его любит гораздо сильнее, чем он её.
Они смотрели, читали и обсуждали то, что нравилось ему. Они дружили с его друзьями. Настя принимала те должности, которые он говорил ей занять и авторские свидетельства были всегда подписаны ими обоими.
И первым стояло его имя.
И даже в постели — всегда только его удовольствие. Леонид закрывал на это глаза, не хотел замечать, что для Насти секс был всегда только ещё одним способом побыть хорошей женой. Прикрывался за мыслью «ей же вроде нравится!»
И самым верным подтверждением его ошибки оказался взгляд Насти. Ярость в нём кричала: «Не смей говорить об этом при всех!» Но нисколько не возражала.
Интересно, она поняла, почему Деймос делал с ней… такие вещи? Она ведь поняла. Может, мыслей не допустила, но в глубине души помнит ту страсть, которая появлялась исключительно в моменты ссор и размолвок. Тот огонь, который — нет, даже не разгорался, а тихо
