тлел, когда она переставала быть хорошей женой и вызывала его раздражение?
Она ведь помнит, чем заканчивались эти ссоры. Но казалось бы любящий и внимательный муж гнал от себя все разумные доводы. Его жена не такая! Как можно думать про неё такие гадости? Как можно с ней так поступить?
Нет, жизнь ясно дала ему понять, где он ошибся. И дала второй шанс.
Вячеслав Романович утверждал, что большая часть из этих мыслей была бредом. Но это были его, Леонида, мысли, его сознание — пожалуй, последние мысли Леонида. Ибо потом Леонид кончился. И начался Деймос.
Просто как-то прекратилось всё в один момент. Врачи из КБ сказали, что, когда они появились, Леонид Веряев скорее всего уже умер. Но в любом случае — ещё до этого он вряд ли способен был что-то слышать, видеть и чувствовать, как-то воспринимать окружающее.
А когда он снова пришёл в себя, уже появились звуки.
29 ноября
Собственно, появились только они. Боли больше не было, никакой. Холода и жара не было. И вообще ничего не было из чувств. С ним разговаривали врачи, уже знакомые по опытам КБ, они рассказали, что изъяли наполовину сгоревший, наполовину протухший мозг, заменив его на физиологический гель — для маскировки.
Они так и сказали — «протухший». Как-то это было странно, так говорить про мозг человека.
Но возразить им оказалось невозможно. Физически невозможно. Никакого рта он не чувствовал.
Вырастить органы на замену, по словам врачей, оказалось быстро. Тем более, у них были образцы его тканей. А вот клетки мозга считывали, расшифровывали и клонировали два месяца.
Два месяца прошло за тот миг — между обрывками болезненного бреда и голосами врачей.
Ещё неделю он не знал, спит ли, когда сознание пропадает, или ему просто врачи отключают мозг.
А потом вдруг появилась картинка. Какая-то странная — словно пространство вокруг было стереоскульптурой. Ни запахов, ни ощущений. Ему просто не активировали большинство нервных окончаний, но тогда это пугало.
И бежевая жижа тоже напугала. Никакая не больничная койка. Те же приборы и поля перемигивались индикаторами и моделями по стенкам гигантского чана с откидывающейся крышкой.
Внутри и была бежевая жижа, заменившая ему все предметы мебели на долгие дни.
Впрочем, много ли было нужно куску человека, у которого даже кровеносной системы не было?
А потом был памятный день, когда вернули боль.
Он ещё не был единым организмом — скорее мешком из кожи с костями и органами, которые взаимодействовали между собой только через глюонные схемы, внедрённые врачами. Нервную систему пришлось «включить» — она регулировала всю работу тела и его частей, но фильтровать сигналы, подаваемые в мозг, врачи ещё не умели. Мало исследований было — эксперименты с мозгом запретили ещё во времена биотеррора. Страшные вирусы, невероятные создания биоинженерии, изменённые до чудовищ люди, живые зомби, покорные приказам до мелочей — ужасы генетики породили множество законодательных запретов, чтобы медицина и думать забыла о том, чтобы играть с геномом человека и его нервной системой.
Даже для того, чтобы исцелять.
Поэтому нейроны, пронизывающие тело, несли боль. Болела каждая клеточка — выращенные отдельно органы и ткани чувствовали себя в чужеродной среде и пытались вести борьбу за выживание. К счастью, иммунитет глушился глюонными сетями. Медленно, но верно клетки привыкали друг к другу, принимали функции.
Трудно было из-за того, что боль была чуть ли не единственным ощущением. Кожа ещё долго ничего не чувствовала — пока не прижилась.
Из всей кожи сначала прирастили стопы. И Деймос впервые в этом теле встал.
И сразу снова лёг. Холод и тяжесть тела в воздухе буквально свалили его обратно в тёплый и удобный питательный раствор. Но врачи настаивали.
Голова кружилась безумно, и тело, поменявшее положение, стало болеть гораздо сильнее. Нервные клетки отчаянно кричали о том, что всё неправильно, всё не работает, всё не так. Мышцы реагировали с запозданием и ужасно медленно, потому что их сигналы управлялись внешними схемами. Тонкие глюонные нити пронизывали всё тело, они брали на себя функции нервной системы в то время, как сама она ещё не работала, как надо.
А ещё врачи с помощью внешнего контроля могли управлять его телом, как марионеткой — и даже хуже. Разве можно заставить сердце марионетки сокращаться медленнее или быстрее?
У Деймоса — можно было.
И это тоже было незаконно.
Однако врачей забавляло. Они не играли с открывшимися возможностями и не злоупотребляли, но развлекаться в процессе испытаний ничего не мешало. Деймос, впрочем, привык к чёрному юмору, свойственному, казалось, всему КБ, и не обижался.
В конце концов — эти люди не просто спасли ему жизнь. Они подарили ещё одну. Да и разве имеют значения дурацкие приколы для человека, у которого боль не прекращается круглые сутки?
А обезболивающие препараты применить было нельзя. Потому, что одна такая инъекция могла разрушить тонкий баланс вновь строящегося организма.
И ещё чёрные жестокие шутки действительно бывали смешными.
А может так просто казалось. Деймос уже побывал мёртвым и распрощался с жизнью. И теперь, обретя вторую, наслаждался ей, несмотря на боль и унизительное построение тела. Эмоциональный подъём не перебила ни одна процедура из множества — а его заставляли совершать всевозможные движения и действия — сначала самого, усилиями мышц и нервов, потом то же самое с пульта управления — сверяли показатели, контролировали скорость восстановления. Пришлось привыкать к тому, что для его спасителей он был чем-то вроде живой куклы. И они могли зайти, вытащить его из раствора и…
Ну, например, однажды трое врачей — из которых одна была молодой женщиной — сказали: «А теперь давай проверим функционирование половой системы. Приступай».
И настроили приборы отслеживания физиологических параметров.
Деймос совершенно растерялся, и его отругали. Что, дескать, они не извращенцы какие-то, а врачи, и если он не будет слушаться, кто знает, как станет работать организм? Восстановится ли вообще — тем более такая нужная функция — у него, кажется, жена есть?
Насте и тут пришлось придти на помощь у него в фантазиях, но об этом Деймос говорить вслух не стал.
Со временем он привык ко всем, даже самым унизительным процедурам контроля состояния тела и стал, наоборот, искать маленькие радости. А иногда и очень большие.
Например, когда ему разрешили первый раз одеться.
Простой больничный халат оказался лучше всяких костюмов от кутюр. По крайней мере, так казалось Деймосу — в зеркало смотреться ему всё ещё не разрешали. Мол, дезориентирует, а нервная
