и словно бы проникла частью себя в него.
Отец и Родвер сидели в креслах напротив друг друга. Разговаривали жестко, но без откровенной неприязни и довольно искренне.
– Когда-то я служил послом при дворе Самборы, – говорил отец. – А вы были начинающим боевым придворным магом. Я хорошо помню вашу ауру – вот эту, сильную, синюю. Конечно, потеря памяти изменила вас, но я не могу ошибаться. Самборийская сторона сообщила, что маг, с которым сражался Роджер Сайорин, тоже погиб в схватке с ним. Но, вероятно, они просто скрыли тот факт, что…
– Что этот маг пропал без вести, – закончил за него Родвер. – И не думаю, что это они таким извращенным способом отправили меня шпионить в Эйдорин. Равно как и то, что в Эйдорине знали, кто я на самом деле, когда меня просматривали снова и снова в королевских застенках. В любом случае я не помню, как был самборийцем. И не могу вспомнить. Даже если найдется менталист, способный взломать мой разум, это не решит вопроса. Я просто умру. А теперь я и не хочу помнить этого. Я другой человек, понимаете вы? Я не убивал мужа вашей дочери. Это сделал он – тот, кого я начинаю ненавидеть всей душой.
– Сочувствую тебе… – уже совсем доброжелательно ответил мой отходчивый папа. – Магрит любила своего мужа, как свою жизнь… Даже больше, возможно. Вряд ли она теперь примет тебя. Я даже не знаю, что нужно совершить, чтобы она смогла принять сам факт, что ее нынешний мужчина убил ее мужа…
– Магрит – сильная и разумная женщина. Я уверен… я верю, что она сможет разобраться.
Отец вздохнул, а я разорвала связь с цветком и закусила губу от боли. Я ведь все понимаю уже сейчас, Родвер. Просто папа прав. Я действительно… не могу. Не могу принять этот факт. Не могу быть с тобой.
Хоть и люблю. Почти так же, как любила Роджера. А может быть, и так же.
А от твоей боли и отчаянных попыток вернуть меня будет еще хуже.
Несколько минут я плакала, уткнувшись лицом в ладони. Как маленькая девочка, которую несправедливо обидели, которая ничего не может сделать, чтобы вернуть себе детское сияющее счастье.
Потом поднялась. Как раз в этот момент в спальню вошла моя камеристка. Слуги возвращались в дом, начали раздаваться звуки, жизнь шла своим чередом.
Вместе с Марной в комнату ворвался Снурри. Радостно рыкнул и устроился у меня на плече. Сглатывая слезы, я погладила его по шейке. Вот ты всегда со мной, маленький, подумалось мне. С тобой так просто!
Видимо, так и быть мне холодной ректоршей, утешающейся обществом крохотного питомца. Можно еще кошек завести, говорят, одинокие дамы поступают именно так.
– Я сейчас приму душ, Марна, – сказала я совершенно спокойно. – Приготовь мне костюм для верховой езды. Без юбки. И распорядись, чтобы подали завтрак в синий кабинет. Там приехал мой отец и еще один человек. То есть на троих.
А спустя четверть часа я вошла к отцу с Родвером. Оба оглянулись на меня.
– Я в порядке. Завтракаем, – сказала я, усаживаясь возле столика в подвинутое Родвером кресло. – Отец, должно быть, ты хотел рассказать, какие причины привели тебя ко мне в столь ранний час. И да… можешь обо всем говорить открыто. Родвер Гайнорис на нашей стороне, кем бы он ни был в прошлом.
Родвер смотрел на меня со смесью боли и недоумения. Видимо, даже он не ожидал от меня такого самообладания и разумности. Да, Родвер, я тоже понимаю, что нужно спасти мир, а потом уже предаваться горю. Не один ты можешь быть железным.
Зато на фоне этих переживаний сегодняшний визит в Лабиринт казался рутинным делом, которое просто нужно выполнить.
– Я прочитал твое письмо, Магрит, – объяснил папа. – И понял, что… началось. Потому что сразу после этого получил вести о том, что в столице происходит нечто непонятное, с эпицентром в академии. И я поспешил к тебе, чтобы, – папа улыбнулся, – спасти свою дочку, если потребуется. И отдать тебе вот это, – он извлек из внутреннего кармана жилета конверт, на котором я тут же разглядела знакомый почерк.
Почерк Роджера. «Дорогой Магрит».
– Письмо? Мне от Роджера?! – я буквально выхватила письмо у папы. – Он когда-то написал его и просил передать мне?
– Да, Магрит, – невесело сказал отец. – Знаешь, твой муж был хорошим другом, но любил оставлять загадки, ничего толком не объясняя. Прежде чем отправиться на ту проклятую войну, он приехал ко мне и попросил… две вещи. Первая из них – направить тебя, чтобы ты по возможности стала ректором. Сказал, что это важно для всего мира. А второе… оставил вот это письмо и просил отдать тебе, если начнут происходить странные вещи и ты задашься вопросами. Мне все это не понравилось, но я не отказал ему. И вот момент настал.
– Спасибо, папа! – сказала я. Подумала и спросила: – Ты читал его?
Конечно, конверт был запечатан, но хороший маг сможет вернуть все обратно, даже если вскрыл конверт и ознакомился с содержимым.
– Нет, дорогая… – усмехнулся отец. – Я бы, может, и прочитал – так, чтобы обезопасить тебя от лишней информации. Знаете, Родвер, она, конечно, взрослая, но порой я ничего не могу поделать со своим отцовским инстинктом… Так вот, я бы все равно не смог прочитать его, оно написано древним письмом.
Древнее письмо – это был особый вид магии передачи информации, разновидность ментальной. Человек пишет письмо обычными буквами, но настраивает текст на энергетику конкретного адресата. После этого прочитать его может лишь этот адресат, все остальные видят беспорядочный набор непонятных значков, их разум не сможет распознать знакомые буквы. Конечно, владели таким письмом немногие. Например, мне оно всегда плохо давалось. А вот Роджер мог. Подозреваю, и Родвер тоже может.
– Хорошо, я ознакомлюсь?! – сказала я и вскрыла конверт. На листочке с вензелями графа Сайорина – языки пламени и ветви деревьев – знакомым до боли почерком было написано:
Дорогая моя, любимая Магрит! Если ты читаешь это письмо, значит, меня нет в живых, а тебе пришлось столкнуться с непредвиденным. В самом начале прошу тебя простить, что я скрывал от тебя эти опасности. Поверь, я всего лишь надеялся, что угроза минует нас и тебе никогда не придется решать столь сложные вопросы…
Скрывал, да, подумала я. Но просто потому, что берег… Слезы невольно покатились по щекам, и мне было все равно, что папа с Родвером это видят. Даже все равно, что Родверу наверняка больно.
Впервые за десять лет
