Я все еще думала об английских родственниках Акселя, когда отправилась обедать; мне хотелось узнать о них побольше, но Аксель не был расположен к беседе. Он ограничился тем, что спросил, как я провела день, и немного поговорил о ландшафтном садоводстве, после чего стал молча поглощать пищу. Поэтому я слегка удивилась, когда позже он присоединился ко мне в гостиной и попросил сыграть на спинете[5].
Спинет никогда не относился к числу моих любимых инструментов, но я играла на нем вполне прилично. А пела — еще лучше. Он, похоже, остался доволен моими способностями, его комплименты воодушевили меня, и я вызвалась сыграть на арфе. Я умела исполнять на арфе только одну пьесу и сыграла ее. К моей радости, он попросил меня продолжить, но я притворилась слишком скромной и не стала портить превосходное впечатление, которое мне удалось произвести.
— Я счастлив, что у меня столь одаренная жена, — сказал он и так очаровательно улыбнулся, что я впервые нашла его красивым. Он также в первый раз упомянул о наших юридических отношениях. — Я понятия не имел о том, что ты так музыкальна.
— В комнатах, которые ты снял для меня и Алекзендера, не было спинета, — небрежно заметила я. — У меня не было возможности сыграть для тебя.
— Верно, — он снова улыбнулся. — Ты, конечно, говоришь по-французски?
— Да.
— Может быть, ты почитаешь мне что-нибудь из Мольера, если не слишком устала? Больше всего на свете я люблю слушать французскую речь.
Я снова вспомнила о его иностранных корнях. Истинный англичанин не мог наслаждаться языком Бонапарта — национального врага Англии.
Я с полчаса читала ему на французском. Я свободно владела этим языком, поскольку с мамой мы всегда разговаривали на нем, к тому же в детстве у меня была няня-француженка. Аксель снова остался доволен; мы немного поговорили о французской литературе и истории этой страны.
Наконец мы поужинали при свечах; Аксель сказал, что я, несомненно, устала и что он отнесется с пониманием к моему желанию лечь в постель.
Я не могла решить, проявляет ли он искреннюю заботу или просто хочет избавиться от меня. С чувством разочарования я поднялась в свою комнату и долго сидела перед зеркалом, хмуро разглядывая свое отражение. Наконец, желая развеять ощущение одиночества, я позвала Мари-Клер и, перед тем как лечь спать, занялась своей внешностью.
Проведя в постели чуть больше десяти минут, я услышала звуки шагов, донесшихся из комнаты Акселя. Он отпустил лакея, и голоса стихли. Я прислушалась, пытаясь понять, лег ли он спать. Вдруг дверь, соединявшая комнаты, открылась, и Аксель вошел в мою спальню.
Я приподнялась от удивления, и в этот момент Аксель посмотрел на меня. Пламя свечи, которую он держал в руке, задрожало и отразилось в его глазах. Мне не удалось разглядеть их выражение.
Я снова опустилась на подушку.
Мне показалось, что он сейчас заговорит, но я ошиблась. Он поставил свечу на стол и задул ее. Мы оказались в темноте. Я услышала, как он снял халат; внезапно Аксель оказался рядом со мной под простыней; я ощутила щекой его горячее дыхание.
Я расслабилась в радостном неведении. Я считала, что знаю все о страсти и акте любви. Никто не предупредил меня, что этот акт может быть болезненным и неприятным.
Позже, когда Аксель удалился, я свернулась в клубочек, пытаясь отогнать тягостные воспоминания, и третью ночь подряд провела в слезах.
Следующее утро выдалось дождливым, я не могла гулять. После завтрака я взяла в библиотеке следующую книгу мисс Остин и уединилась в маленькой комнате. Сегодня я читала роман мисс Остин с интересом, ситуации не казались мне избитыми, а персонажи — скучными. Их нормальность вселяла чувство покоя. Мне не хотелось читать готические романы или сочинения в духе «Молль Флендерс». Мир сельских священников и землевладельцев действовал на меня успокаивающе.
Аксель отыскал меня в полдень. На нем был костюм для верховой езды; я заметила, что дождь прекратился, хотя небо осталось серым.
— Я не мог найти тебя, — сказал он. — Ломал голову, куда ты исчезла.
Я не знала, что сказать. Он закрыл за собой дверь и медленно подошел к дивану, на котором я сидела.
— По-моему, нет смысла откладывать наш отъезд в Хэролдсдайк, — произнес он, когда я коснулась пальцами кожаной обложки книги. — Сегодня суббота. Если ты не возражаешь, мы можем выехать утром в понедельник. При не слишком плохом состоянии дорог мы прибудем в Рай в среду вечером.
— Как хочешь.
Он помолчал. Я ощутила прикосновение его прохладных пальцев к моей щеке, но не подняла глаз; я боялась услышать что-нибудь о неприятном событии, связывавшем нас. Наконец он произнес:
— Тебе не следует думать, что общество мужчины для женщины — переоцененное удобство. Со временем все наладится.
Он ушел, прежде чем я успела что-то сказать. Я снова осталась в комнате наедине с книгой.
Что значит «со временем»? — подумала я. Очевидно, это время придет, когда мы покинем Клэйбери-парк. В эту и в следующую ночи дверь между спальнями оставалась закрытой; в понедельник мы покинули красивый дом в Суррее и устремились к туманам Ромни Марш и Стенам Хэролдсдайка.
— Наверное, мне следует рассказать тебе поподробнее о моей семье, — промолвил Аксель вечером в понедельник, когда мы обедали в Севеноуксе.
На улице было темно, но в отдельной гостиной, предоставленной нам хозяином отеля, ярко горел камин, он создавал тепло и уют. После долгой скучной дороги было приятно на время расстаться с сиденьем кареты и холодным сырым воздухом.
— Да, — робко произнесла я. — Мне бы хотелось услышать о твоих родных. Прежде ты лишь едва упомянул о них.
Я была уверена, что он ждал от меня именно такого ответа. В то же время меня злило, что одна его случайная фраза могла внезапно вызвать во мне чувство полной растерянности.
Я принялась сосредоточенно разглядывать ростбиф. Аксель заговорил, не замечая моего смущения.
— Мой отец, как я уже сказал тебе, умер в последний сочельник. Он был сильной личностью, принадлежавшей скорее прошлому веку, нежели этому. Он являлся непоколебимым тори, убежденным консерватором, считавшим, что страной следует управлять так, как это делали со времен Завоевания. Был яростным антибонапартистом и ненавидел все европейское. Меня всегда удивляло, что он женился на иностранке. Возможно, в молодости он придерживался более либеральных взглядов. Или общение с моей матерью пробудило в нем антипатию к иностранцам. Их брак явно не относился к числу счастливых. Она покинула его до моего рождения; к счастью, она располагала средствами для открытия собственного дела в Вене, где я и появился на свет спустя несколько месяцев. Роды повредили ее здоровье, и через пять лет она умерла. Меня воспитал ее старший брат, мой дядя, получивший дипломатическую должность при английском дворе в те дни, когда император был еще Священным Римским Императором, а не просто императором Австрии, как сегодня. Я отправился с ним в Лондон; мой дядя, всегда видевший во мне помеху для своей холостяцкой жизни, организовал мою встречу с отцом в надежде избавиться от хлопот, связанных со мной. Мой отец прибыл в Лондон — вероятно, скорее из любопытства, нежели из других чувств — чтобы посмотреть на своего сына-иностранца. Я хорошо помню нашу первую встречу. Он был очень высок; его парик явно знал лучшие дни. Он обладал солидным животом, массивными плечами и голосом, способным напугать самого Бонапарта. Я понял, что он мог пользоваться большим влиянием в Рае и других городах Пяти Портов. Он доминировал на любом собрании. Англия была и остается самой могущественной страной мира, а он показался мне ее воплощением — крутым, надменным, самоуверенным и грубым, однако щедрым до безрассудства, способным к состраданию, когда что-то задевало его сердце, и бесконечно преданным друзьям, королю, державе и принципам, в которые верил.
