Кухарки только переглядывались и пожимали плечами. Спорить не решились — и то хлеб. Через пару часов был готов и хаш, и легкий куриный бульон для виконта, и свежие булочки для меня… Иеремей время от времени заглядывал на кухню, качал головой и улыбался чему-то. Потом он же распорядился приготовить все к завтраку в той же малой гостиной, где почти до утра веселились мужчины. А я вспомнила об одном простом рецепте от похмелья. Матушка моя неоднократно его на батюшке испытала. Действует радикально и надолго отбивает стремление к излишествам. Приготовила, разлила по бокалам, велела Иеремею подносить каждому, кто уже изволил продрать глаза. Тот, явно узнав зелье, хмыкнул и обещал осчастливить всех. Я кивнула и отправилась к ребенку.
Малыш уже проснулся, и теперь сидел в кроватке, притянув к себе медведя.
— Здравствуй, малыш, — присела я рядом, осторожно касаясь светлых пушистых волос. Малыш напрягся.
— Не бойся меня, Артур, я тебя не обижу. Мы сейчас пойдем в ванную, умоемся, потом я смажу все твои синяки лечебной мазью, и будем завтракать.
— Мадам Генриетта не разрешает, — шепотом сказал мальчик, еще больше скукоживаясь. Я осторожно попыталась пересадить его к себе на колени. Мальчик не сопротивлялся, но… Зря я выгнала эту… эту… Надо было выпороть её вожжами на конюшне. Смазать самой жгучей мазью и выпороть еще раз.
— Запомни, малыш, мадам Генриетта больше никогда не появится в этом доме, — шепнула ему в розовое ушко. От него пахло сейчас так, как и должно пахнуть от ребенка: молоком и детством. — Я не дам тебя в обиду никому.
Мальчик только вздохнул.
А потом мы купались в ванне, вытирались большим пушистым полотенцем, смазывали синяки и ссадины — Артур мужественно пытался не плакать, а я сцеловывала с его пушистых ресничек слезинки. Потом… Потом я ругалась самыми грубыми словами, какие только знала, но мысленно: у малыша не было ни одного приличного костюмчика. Так, ветошь какая-то, только на тряпки и годится. Пришлось звать Иеремея, требовать немедленно отыскать хоть какую-то портниху, заказывать белье и все остальное. А потом еще и приказать немедленно заняться генеральной уборкой в комнатах малыша.
Слуг в усадьбе графа было немного: две горничные, дворецкий, он же камердинер, кухарка с двумя помощницами, да еще две девчушки лет по пятнадцати. Лита сказала, что их взяли в дом совсем недавно, буквально перед нашей свадьбой. Видимо, граф решил, что мне может потребоваться большее количество слуг. Были еще конюх, садовник, рабочие, совмещавшие все обязанности слуг — мужчин. С этим мне еще предстояло разобраться. Так же, как и с самим хозяйством. Но пока мне надо обустроить комнаты для виконта и для себя. И желательно, чтобы находились они в шаговой доступности. Что- то мне подсказывает: ребенку еще долго будут сниться страшные сны. Потому я оставила малыша с Литой, своей волей объявив её няней маленького виконта, вызвала к себе Иеремея, и, пока граф изволил почивать, занялась осмотром дома. С третьего этажа.
Вчера мне было не до того, чтобы рассматривать место, куда меня привезли. А сейчас я поняла, что дом имеет два крыла. На третьем этаже были открыты только спальня и игровая виконта. Унынием и запустением веяло от этих комнат, заставленных разномастной мебелью, совершенно не подходившей для ребенка. Пыльные выцветшие обои, пыльные выцветшие портьеры, отсутствие нормальных игрушек… А те, что были — годились лишь на свалку. Про книги я уже не говорю, их вообще не было. Ни цветных карандашей, ни бумаги, не говоря уже о красках. Малыш сидел в темном уголке, сложив на коленках тонкие ручки…
Так, пора это прекращать, иначе я не сдержусь, и отыграюсь на графе!
— Лита, берем виконта, и идем осматривать этаж! — скомандовала я. — Иеремей, у кого ключи от остальных комнат? У вас? Отлично! Откройте их все, и можете пока быть свободны. А ко мне пришлите вторую горничную и тех двух девиц. С тряпками, вениками, мыльной водой и прочим, что требуется для генеральной уборки. Да, и пошлите сюда двух слуг — не девушкам же двигать мебель.
Виконт удобно устроился у меня на руках, и мы вошли в первую из открытых комнат. Большая, светлая, с окнами от пола до потолка, эта комната была пуста, и даже мебели в ней не оказалось. Зато был большой камин, украшенный лепниной. Стены, видимо, белились, потому что следов обоев я не нашла. Лита сообщила, что мел для побелки не проблема, и я тут же решила, что эта комната станет нашей гостиной. Так же пусты были две смежные комнаты, двери из которых выходили в гостиную. Они были соединены между собой неприметной дверцей, имели личные ванные комнатки. То, что надо для двух одиноких Душ! И малышу не будет страшно, и мне будет уютно. Надеюсь, его сиятельству не придет в голову запретить нам жить здесь? Мы даже не побеспокоим его своим присутствием, потому что третий этаж оборудован отдельной лестницей, ведущей прямиком на первый этаж, минуя второй. В остальных комнатах было то же самое: унылая пыльная пустота.
— Тут раньше были гостевые спальни, — сообщил Иеремей, пригнавший слуг на ремонтные работы. Один тут же занялся проверкой труб, второй — чисткой и ремонтом камина. Я решила, что сама оплачу ремонт понравившихся комнат, если граф вздумает ерепениться. В конце концов, жить в свинарнике я не собираюсь.
Ближе к обеду осмотр этажа мы завершили. Уставший виконт был накормлен, умыт, и уложен в постель. В таком возрасте дети обязательно должны спать днем. Лита уселась в кресло возле его кроватки, а меня потребовал к себе его сиятельство.
Глава пятая. У кого что болит…
Всегда недолюбливала повивальных бабок. Еще с тех времен, когда матушка рожала мою сестру. Между нами большая разница в возрасте — десять лет. Поэтому я хорошо помню, что роды были тяжелые, начались как-то неожиданно, и меня никто не удосужился отослать подальше. Было много криков, стонов, задымленная комната — бабка жгла ароматические палочки, чтобы очистить воздух. Я не понимала, что именно она делала, но видела, что матушке становилось все хуже. И если бы не заехавшая в гости бабушка — я вновь осталась бы сиротой. Бабушка выдворила повитуху, гаркнула на служанок, выставила меня. Спустя какое- то время в комнате раздался жалобный писк. Матушка долго не могла прийти в себя после родов, бабуля от неё почти не отходила. И все же вытащила её с самого края. Батюшка стоял перед ней на коленях, благодаря за жену и дочь. Надо сказать — бабуля была двоюродной теткой моего отца. Она вырастила его, оставшегося сиротой в детстве, сохранила для него небольшое наследство родителей, дала образование и помогла начать свое дело. И десять лет помогала ему растить меня, пока он не женился второй раз. Родной матери я и не помню, она умерла два года спустя, не сумев разродиться… Наверное, батюшка потому и не торопил меня с выбором мужа. И если бы не предложение графа Тарского… Не будем о грустном! Сейчас мне нужно продержаться год. Таким было условие батюшки. Если я удержусь — по договору буду иметь право на титул. Потом буду вольна уехать куда захочется, и никто не вправе мне помешать. Приданое — не препятствие. А теперь у меня есть ребенок, которого я смогу забрать с собой, если усыновлю его. Вряд ли граф будет возражать, если малыш и в самом деле ему не сын… Но это я обдумаю позже, а пока…
А пока граф решил подвергнуть меня еще одному унижению. Повивальная бабка встретила меня в той комнате, которую определил мне супруг.
— Его сиятельство велел проверить тебя, — проскрипела она, разминая корявые пальцы. — Не желает его сиятельство чужих бастардов воспитывать.
Я обернулась на стоящего у двери мужа. Он смотрел на меня, как на вещь, ценность которой показалась завышенной и требовалась дополнительная экспертиза. Пощечины ему оказалось недостаточно.
— Вы сами меня будете держать, ваше сиятельство? — спросила я. — Или позовете слуг? Потому что добровольно прикоснуться к себе повитухе я не дам. И не потому, что мне есть что скрывать — тут я абсолютно чиста. И гарантирую, что вам не придется воспитывать бастардов. Если, конечно, сами их не наплодите. Делить с вами постель я так же не собираюсь. Унижаться, доказывая, что все еще девственница? — Боже, избавь меня от этого! Тем более, что вы уже для себя все решили, и не поверите даже собственным глазам.
