Проснулся внезапно, уселся, дико озираясь. Сон медленно покидал его, оставлял разум, объятый огнем. Стихали крики и рев пламени, пожирающего дом, стирались в памяти ужас и отчаяние.
— Будь он проклят! — шипел молодой Корональ, яростно выпутываясь из постельного белья. — Он несет мне только страдание и ужас! Нужно было думать, прежде чем снова прикасаться к его поганой жизни…
Но больше ужасов прошлого, больше страха и боли его разум во сне терзало сладкое видение нежной девичьей груди, к которой он прикоснулся накануне. Ладони его горели, словно ими он черпал раскаленный металл, и болезненный жар, растекаясь по венам, достигал сердца, наполняя его тяжестью и невыразимым, сказочным, наркотическим блаженством, а тело реагировало возбуждением, само собой, на одну только мысль о девчонке, которую он — хоть недолго, — но все же держал в руках.
Мерзавка, мерзавка!
Даже ледяная вода, которой Корональ щедро плеснул себе в лицо, не остудила его жара, не смыла ту болезнь, что зовется страстью, разрушающей и мучительной, но при этом влекущей, не позволяющей забыться ни на миг…
Опрометчиво данное слово не позволило Короналю овладеть девчонкой, хотя видят Духи, ему хотелось, очень хотелось! Его кровь рядом с нею закипала, словно вода на тонкой серебряной стенке чаши, поставленной на огонь. Он не вынес, не вынес соблазна, и оголил девчонку, разодрал на ней платье, лишь бы только коснуться ее груди, ее тонкой ароматной кожи, лишь бы только хоть немного облегчить свое страдание, свое влечение, свою кипящую страсть… Но вышло только хуже.
Не пришло облегчения, чувство обладания не помогло справиться в диким, неконтролируемым желанием. Сжимая, тиская жадно грудь девчонки, Корональ на миг позабыл даже о мести и рев всепожирающего пламени в его памяти стих. В тот миг ему больше всего хотелось закрыть зеркало, навсегда забыть старого мерзавца, принудить Нову прижаться к себе, откинуть, голову на его плечо, выгнуться, выставив вперед прекрасную грудь с торчащими сосками, подставив ее под его ласкающие ладони. Всего миг сопротивления, всего одна слеза, всего одно сожаление — а дальше девчонка утонула бы в его жадных ласках, захлебнулась бы наслаждением, когда его пальцы, словно упругие струи воды, теребили бы ее соски, а ладонь медленно оглаживала тонкий нежный бархат ее кожи, от дрожащего горла вниз, вниз, по вздымающейся груди, по подрагивающему животу, и меж стыдливо сжимающихся стройных бедер.
Это видение стыдливости и покорности было так ярко и так реально, так страстно и сладко ласкало сознание, что Корональ едва сдержал стон, полный муки и наслаждения. Ладонь его все еще горела, помня нежную шелковистость груди Новы…
Какая же она стала… соблазнительная и чистая… от ее волос исходит чудесный запах духов и знакомый с тех давних пор аромат невинного девичьего тела. Держа ее в руках, хотелось не кричать проклятья, не напоминать о мести, а зарыться лицом в рассыпавшиеся золотые пряди, прижаться к ее дрожащей шее губами и выдохнуть свою страсть, свое напряжение, свою не высказанную любовь, которая вспыхнула в его сердце снова, едва он увидел дочь огненного мага.
Ничто не умерло. Мудрецы всегда уверяли, что любовь вечна, и как же они были правы, как правы!
Только тени погибших родных не позволяли ему сделать то, чего так хотелось. Это они говорили его губами все те злобные вещи, что он выплевывал в испуганные лица огненных магов. Это их ненависть терзала его сердце и отравляла разум. И, мучая и пугая Нову, Корональ и себя мучил и истязал. Сердце его сжимала смертельная тоска, когда он уверял девушку в своих будущих злодеяниях, и он понимал, что это будет так же сложно, самому себе вспороть грудь и вытащить трепещущее еще сердце.
«Не мы выбрали этот путь, — с горечью думал он. — Но нам его идти…»
Потом… потом он кружил вокруг нее, не смея и коснуться. Даже проводя ритуал подчинения, он все равно не касался ее, боясь, что не выдержит, не сдержит слова, соблазнится, накинется, растреплет волосы, зацелует до одури, затискает, утопив и свой, и ее разум в желании и удовольствии.
Не касаться.
Не трогать руками, чтобы не вводить в искушение себя и не приведи Духи не сорваться. Не уподобиться ее отцу, лживому негодяю, не имеющему понятия о том, что такое честь.
«Сама, — зло скрипя зубами, чувствуя, как ненависть снова тяжелой болезнью проливается в его кровь, — она отдаст мне себя сама. Она будет ползать на коленях и умолять ее взять, чтобы я не потопил в ужасе ее существование… может быть, тогда мне будет легче?»
— Приготовьте мне ванну, — рявкнул Корональ в сторону, услышав, как обеспокоенные его болезненным поведением прислужники нерешительно топчутся на пороге его спальни. — Нужно смыть… смыть эту мерзость…
***
Конечно, Нова сама не пошла бы в купальню Короналя.
Ни за что не пошла бы.
Ни просить его о чем-то, ни пытаясь очаровать. Корональ — ее прекрасный Эллиан, — теперь казался ей чудовищем, омерзительным, грязным, порочным, развращенным и распущенным похотливым чудовищем. Нова чувствовала в его прикосновениях страстную дрожь, а его пальцы были чересчур ласковы для человека, который говорил о боли. Нет; оставаться с этим человеком наедине, пусть даже он дал слово не насиловать ее, ей совсем не хотелось.
Но Корональ велел приготовить ванную чуть свет, и среди служанок тоже было мало желающих подниматься затемно и прислуживать. Среди спящих Нову — новенькую, бесправную рабыню, — быстро разыскали, растолкали и, вытащив ее, полусонную, втолкнули в купальню, полную горячего пара.
В полутьме, которую едва-едва разгоняли тускло горящие лампы, легче крыльев бабочек трепетали тонкие ткани, украшающие помещение. Плеск воды был тихий, словно большое морское животное неспешно двигалось в большом мраморном бассейне. Лоб Новы тотчас покрылся каплями воды, одежда неприятно прилипла к телу. Нова с трудом переносила водную среду, горячая взвесь воды — пар, — гасила ее силу, сравнивала с простыми смертными, и Нова поняла, что сейчас она уязвима как никогда. Благословение ее отца-Короналя, выведенное среди узоров ее Слова-махаона погасло, и девушка в полной мере ощутила тяжелую власть Короналя.
В данный момент он и не думал ее соблазнять; он просто не знал, что она рядом, а потому его магия не была направлена на Нову прицельно, но отчего-то девушке нестерпимо захотелось осторожно скользнуть в его бассейн, подобраться поближе и положить руку на блестящую от воды спину.
Корональ расслабленно лежал в воде, сложив на мраморный борт бассейна скрещенные руки и уткнувшись в них лицом. Пара рабынь, одна за другой, поливали его тело душистой теплой водой — у Новы закружилась голова от разлившегося в воздухе острого розового аромата. Высокая, толстая хмурая краснолицая служанка, видно, из старших толкнула зазевавшуюся Нову в бок, сунула в ее руки серебристое ведерко и кивком головы направила в сторону источника, бурящего теплой водой, пропахшей благовониями.
— Десять ведер, — злобно прошептала она. — И лей осторожно! Если Корональ останется недоволен, ты отведаешь палки!
Под потоками воды, ласкающей его плечи и спину, Корональ, казалось, задремал. Именно сейчас, когда лоб его и брови были спокойны, глаза прикрыты, он выглядел умиротворенным и расслабленным. Его длинные черные волосы гладкими лентами стекали по плечам и распадались на отдельные волосинки в воде, а кожа, гладкая и плотная, как у морского зверя, глянцево сверкала.
Выливая первое ведро на плечи Короналя, Нова со страхом рассматривала своего личного врага, так умиротворено дремлющего у ее ног. Помня о наказании, которому Эллиан подвергся по ее вине, она со страхом ожидала увидеть уродующие тело шрамы, но ничего этого не было. Под глянцевой кожей Водного мага гармонично перекатывались мускулы, сильные и ровные, словно хлыст палача никогда не рвал и не рассекал их.
Однако, присмотревшись лучше, Нова едва не выронила свое ведро, и суровая служанка грубо оттащила ее от Короналя, чтобы неумеха не потревожила его покой.
