— Да, Машунь, очень, — киваю ей. — Ещё кого-нибудь нарисуй. Давай, вот, солнышко желтым…
Подаю ей фломастер. Беру из держателя салфетки и встаю из-за стола.
— Ты куда? — в панике дочь мгновенно теряет интерес к игрушкам. — Я с тобой… — вцепляется мне в рукав.
— Я сейчас вернусь, — говорю тихо и целую в макушку. Мягко снова подвигаю в Марье раскраску, понимая, что сейчас сорвусь и зарыдаю. Нужно срочно где-нибудь спрятаться и там перепсиховать.
— Ты куда собралась? — ловит меня за запястье Швецов.
— В туалет, — огрызаюсь, выдергивая руку.
Зайдя в кабинку, обнаруживаю на телефоне десять пропущенных вызовов от тётки и перезваниваю. Пару минут слушаю от неё совершенно неуместные напутствия о том, как себя вести с «уважаемым человеком» и борюсь с острым желанием бросить трубку.
— Ладно, я все поняла, — теть Ир, — перебиваю ее. Мне пора.
— Варя, ты меня слушай, — не сдаётся она. — Я давно живу. Будь с мужиком ласкова, не огрызайся…
— Может, мне с ним ещё в постель лечь? — не сдерживаюсь я.
— А с тебя убудет? Он не алкоголик, не бомж, при деньгах. Вам что? Лишение они? — гнёт свою философию тетка.
— Все! До свидания! — рявкаю и сбрасываю вызов.
«Не алкоголик, не бомж, при деньгах» — передразниваю ее у себя в голове.
Действительно, подумаешь, сидел человек за убийство. Ну пустяки же! Такое, ведь на каждом шагу!
Кстати, очень интересно… если Швецова пустили в перевыборную, это значит, что уголовной судимости у него нет. Но это совершенно не значит, что он никого не убивал! Мне кажется, что мог…
Когда мы встречались, я думала, что Александр просто удачливый бизнесмен. Он часто говорил по телефону о стоимости акций каких-то компаний, улетал в командировки, у него был красивый кабинет, где я любила готовиться к экзаменам, и имелся достояно большой штат подчиненных.
Когда я спрашивала его о семье, он преимущественно говорил о бабушке. Об отце — вскользь. О матери — никогда…
Ручка на двери дергается несколько раз, деликатно оповещая меня о том, что пора выходить. Да, Марья уже, наверное, волнуется.
Выхожу из кабинки под красноречиво-осуждающим взглядом дамы преклонных лет. Мою руки и машинально бросаю взгляд в зеркало.
Из него на меня смотрит растрёпанная, немного опухшая после бессонной ночи, серая девушка в чёрном свитере.
Ну оно и к лучшему. Будет меньше шансов снова понравиться Швецову.
Я специально даже не поправляю волосы. Только стираю салфеткой потекшую тушь.
«Боже, о чем ты вообще думаешь, Варя?!» — оживает голос в моей голове. — «Швецов, как мужчина, больше не должен для тебя существовать! Даже если останется единственным на этой планете! Ты должна построить с ним диалог ради дочери. Все!»
Возвращаюсь в зал и на мгновение столбенею, видя, как Марья, обняв свои игрушки, рыдает во весь голос.
Долетаю до дочери за секунды и буквально выдергиваю из-за стола, подхватывая на руки.
— Мама… — обнимает она меня, всхлипывая.
— Тихо, тихо, — шепчу ей в ушко и целую. — Ну моя маленькая, мышонок, ну ты чего?
Разворачиваюсь к Щвецову лицом и вкладываю в свой взгляд максимум расчленяющей ненависти.
Он встречает его спокойно.
— Марья обожгла язык, — пожимает плечами. — Я говорил дождаться маму. Она не послушала.
Мне хочется ответить, ему что-нибудь резкое о том, что она ещё ребёнок и не умеет оценивать потенциальную опасность, но к столику подходит официант, и мне приходится временно замолчать.
— Ваша вода, — ставит парень на стол стакан и виновато смотрит на Александра. — Я прошу прощения за случившееся от лица ресторана. И в качестве компенсации предлагаю выбрать десерты за счёт заведения.
— Свободен, — кивает ему Швецов.
Я спускаю Марью на диван и подаю воду.
— Давай поедим, — пресекая дальнейшие разборки, строго предлагает Александр. — Я на одном кофе и канапе с двенадцати дня живу. А потом продолжим наше приятное общение.
Мой желудок, почувствовав запах еды, успевает ответить урчанием, быстрее, чем я открываю рот.
— Вижу, ты согласна, — хмыкает Швецов.
Чувствуя, как щеки начинают гореть, киваю и беру вилку.
Глава 9. Задевает…
Швец
Марья засыпает, едва мы выезжаем с парковки торгового центра. Варвара, пользуясь сумерками, тоже притихает и укладывает голову на стекло. Меня дёргает от того, что ее бедро касается моего. Не хочу отодвигаться. Сдаваясь, плаваю в горячем ощущении похоти. Хочу ее. Снова. Реакция тела там в примерочной была мгновенной. Аж бедра свело. Я был буквально в нескольких секундах до того, чтобы загнуть ее и взять. Как раньше, жадно и не церемонясь. Чтобы глазки свои дерзкие притушила, а рот издавал правильные, сладкие стоны, вместо змеиного шипения. Пара поцелуев в шею за ушком и девочка бы была для меня готова. Просто загнуть, сдёрнуть штаны и… Рррр! Да, врезаться. Стребовать по полной с неё за те ночи, что жила в моих снах. Раньше я бы так и поступил. Просто дал денег консультанту магазина и попросил десять минут нас не беспокоить, но сейчас, конечно, ситуация этого не позволяет. Во-первых дочь, во-вторых маленький город и любопытный менталитет, в-третьих… Варвара была бы против, а брать силой — это перебор.
«Мать твою!» — психую, ощутимо прикладываясь затылком к подголовнику. — «Ну и жесть в голове! Накрыло, будто в первый раз красивую женщину увидел.»
Достаю из подстаканника бутылку воды и делаю несколько глотков. Хочется курить, но при девочках этого делать нельзя.
Марья что-то бормочет во сне, и ворочается, устраиваясь удобнее. Смешная. Хорошая. Улавливаю в ее лице свои и Варины черты. Нос точно ее, а вот губы и подбородок мои. Мне хочется побыстрее рассказать дочери, что я не дядя Саша, а ее «папа», но понимаю, что рано, и это бесит.
Хочется нещадно лупить по Варваре, за то, что она лишила меня единственного родного человека. Забрала возможность видеть, как растёт. И сделала бы это навсегда, если бы не случайная встреча.
Действительно, отец ребёнка — бывший зэк! Зачем он ей? Чему может научить? Лучше жить, где попало, жрать, что попало, работать ночами, но зато быть честной и гордой. Ну, ожидаемо… Варвару этому всю жизнь учила мать. Почетный библиотекарь, между прочим, не абы кто! Если бы она узнала, что ее лечение спонсированно не фондом, а теми самыми нечестными деньгами, она бы ни за что не пошла на операцию. Мне пришлось заморочиться.
А теперь ты, девочка, решила меня разжалобить рассказом о том, как чуть не угробила ребёнка вместе со своей принципиальной мамашей? Так нужно было просто не убегать! У вас бы было все самое лучшее. Роддом, вещи, условия жизни… Бесит и не отпускает! Зато теперь хотя бы понятна история про бабки. А если бы их не было?
Я смотрю на девочек практически всю дорогу и пытаюсь представить дальнейшую жизнь. С Варей и… без неё.
Но теперь уже не потому, что у меня есть подозрения в ее материнской состоятельности, а потому, что она явно меня презирает. На столько, что не боится это демонстрировать и жалеет лишь о том, что никак не может больше исключить мое присутствие.
А иметь там, где ты ешь и спишь, врага в лице женщины — это самоубийство. Даже если держать ее в постоянном моральном напряжении, в какой-то момент она перестанет бояться. Да, у страха тоже есть предел. Помимо всего прочего, публичность скоро сделает меня уязвимым в вопросе морали. Моя рожа будет висеть на «каждом углу», а это значит, нужно сыграть на опережение.
Угроза отобрать дочь должна стать для Варвары осязаемой. Должна прогнуть и навсегда сделать ее заинтересованной в моем благополучии. Нужны документы и показания свидетелей о том, что Варя плохая мать. Их никто и никогда не увидит. Это просто ошейник. Да, воспитательный. Она была права, когда сказала, что я умею им пользоваться. Но делаю это только во избежание откусывания кормящей руки хозяина.
Один старый знакомый, как-то объяснял мне, почему восточные женщины так любят своих мужчин, берегут, и в отличие от наших никогда не желают им ничего плохого. Все просто. От опекающего мужчины зависит их жизнь и благополучие. Не будет его — не будет ничего. Мне очень тогда зашла эта мысль.
