— Да, она очень вредная корова. Но я ее доила, — выпятив грудь, гордо призналась.
В храме, куда меня продали за жизнь брата, было много коров. Целых двенадцать, но только одна отличалась настолько скверным характером, что к ней боялись подступиться.
— Ах, корова. Ну, это уже что-то. А что-то еще ты умеешь?
— Конечно! — меня распирала гордость, так как я на самом деле могла похвастаться умелыми руками и умной головой. — Умею немного ткать, и огород вести.
— Ну да, огород в степи — очень важное умение, — едва слышно фыркнул степняк. — Я шкуры скоблить можешь? Нет? А войлок валять? Тоже нет?
— Но я полезная! — Кажется, мой план трещал по швам, но я не понимала, в каком месте ошиблась. Все же сказала верно!
— И что с того?
— Не выгоняй меня, колдун. Я помогать буду. Работать. Только не отдавай меня…
Глава 7
Смешная. Что девушка захмелела, я понял сразу. В глазах сверкала пьяная смелость, а, походка отличалась характерной плавностью и некой небрежностью движений.
На меня смотрели совсем иначе, чем до стычки, без страха, с каким-то любопытством, как на нечто новое и необычное. Чаще всего люди боялись илбэчинов, особенно те, кто прибыл издалека, но не эта лисица. Она, кажется, наоборот, распушила хвост и придумала нечто интересное.
То, что для меня, как для богатого покупателя проводят демонстрацию товара с лучшей стороны, я тоже понял почти мгновенно. Девушка веселила, перечисляя свои достоинства раба, при этом, как великая ханша, требуя к себе особого отношения. Не решив еще, в каком статусе приведу лисицу в свой юрт, я с интересом позволил ей небольшую вольность, ожидая, что же будет дальше.
Даже мой побратим, видя нечто необычное, подъехал поторопить и присмотреться к девушке. Молчавшая весь день до этого, теперь она трещала как куропатка. Не так раздражающе, но весьма похоже. Тамгир, удивленно глядя на происходящее, даже переключился на общее наречие, подражая и мне и девушке.
Усадив ее в седло, надеясь все же успеть до темноты на стоянку, я с трудом сдерживал улыбку, которая то и дело растягивала губы. Заставить ее замолчать было бы не трудно, но слушая несмолкающий щебет лисицы, я чувствовал вкус свободы, ветра, и чего-то теплого, мягкого, что пока не удавалось определить.
— … а еще могу воду носить. Я крепкая, — едва не упав с коня, раскинув руки в стороны и показывая, насколько они сильные, продолжала она.
Вдохнула. Выдохнула и как-то печально добавила, видно, сообразив, что это не самое большое ее преимущество.
— Не очень, на самом деле. В караване совсем есть не могла. Такая гадость все. Перца сыплют, что аж нос сводит, — в голосе была печаль. — У них даже лепешки неправильные. Жирные, чтобы в дороге не сохли. Совсем есть не могла.
— Ничего, в улусе простая еда, но свежая, — и опять я почувствовал какое-то тепло к этой смелой, местами безрассудной, девушке.
— Ты меня не выгонишь? Даже если я шкуры скоблить не умею?
— Посмотрим, — давать четкое обещание, пока не переговорил с матерью, было не правильно. Если девушка не понравится старой женщине — лучше ее кому-то другому отдать. Мать может быть очень, очень суровой и даже вредной.
— Если что, пока не научусь, я могу тебе постель греть, — неуверенно предложила лисица, явно утратив веселье, что кружило голову до того. Как бы не расплакалась теперь. Хмель, он такой. Но не поддеть ее было выше моих сил. Несколько месяцев, проведенных в дороге и лишениях сказались и на моем настроении. Отказать себе в таком маленьком удовольствии казалось глупым.
— А ты умеешь?
— Что? — растеряно спросила девушка, поворачиваясь ко мне, насколько позволяло седло. Солнце за спиной уже касалось горизонта, рассыпая по степи длинные синие тени. Не успеем до темна.
— Шкуры греть.
— И там что-то уметь нужно! — шокировано распахнула глаза лисица. В них и впрямь, пряталось небо. Потом послышалось недовольно бормотание под нос, слова в котором удавалось разобрать с трудом, но суть была ясна: девушка злилась, что никто толком ничего не объясняет.
Не сдерживаясь, я рассмеялся, поймав через мгновение любопытные взгляды братьев. Да, легким и веселым мой характер назвать было сложно, но эта девушка веселила. Меня привлекало все, от серебристых, сейчас запыленных и спутанных, волос, до этой непосредственности, с которой она позволяла себе разговаривать. Пусть в крови все еще играл кумыс, но он был не настолько крепок, чтобы совсем затмить разум.
— И вовсе не смешно. А я все понять не могла, отчего противный купец меня Хасану отдать решил, — ворчала девушка чуть громче. — Никто ни разу не объяснил, что там тоже что-то уметь надо. Смотрительница, старуха, говорила просто: лежи себе и не кричи. Смотри скромно и с улыбкой. Только купец противный, как голову не отворачивать и не кривиться? Фе.
— Обижали тебя там? — Мне показалось, что хмель выветрился достаточно, чтобы мы могли немного проговорить.
— Били пару раз, плетью. А так не особо, — печально ответила девушка, откидываясь в седле и беззастенчиво используя меня как опору. — В монастиыре было лучше, там кормили нормальной едой. Хотя зимой было холодно и работать приходилось много. Я правду сказала, пусть чего и не умею, смогу быстро научиться. Лениться не стану. Только не выгоняй в степь и не продавай никому.
— От чего? Вдруг кто хороший попадется, замуж возьмет? Все девушки замуж хотят.
— Я лучше у тебя буду еду варить и одежду штопать, и знать, за что работаю, чем к жестокому мужу попаду. Тем более, никто меня не возьмет законной женой.
— Почему так решила?
— Порченая я, — я мог себе представить, как скривилась девушка, произнося эти слова. Только то, что важно в Мероне или горах, или у тех же паххетов, не имеет значения в степи.
* * *
Голова прояснилась как-то очень неожиданно. Словно кто-то пелену сдернул с глаз. Как совсем недавно колдун завесу перед противниками убирал, так и меня хмель отпустил. Но прислушавшись к себе, я все же удивилась: колдун меня не пугал. Наоборот, то спокойствие и уверенность, что попали в тело из бурдюка с кумысом, остались на месте.
Вспомнив, что уже было сказано, решила, что можно и продолжить разговор, раз он идет столь благодушно. Мало ли как сложится, может и смогу убедить колдуна, что стою места у огня в его доме. Или где он там обитает. Только бы в жены никому, на самом деле, отдавать не вздумал. Впрочем, для этого вопроса у меня были свои доводы:
— Порченая я, — слова были неприятными, липкими. Я словно до сих пор чувствовала на себе большие лапы купца, но с другой стороны, теперь хоть знала, что ждать от мужчин. Или чего ждать не стоит.
Я не глупая, знаю, что и девки от этого дела удовольствие получают. Но, видать, не со всяким и не каждой так везет. И рисковать ради такой ерунды смысла нет. Лучше у котла сидеть, да за порядком следить, а ночами спать спокойно.
— Где? Руки-ноги на месте. Голова тоже. Только кумыс тебе много пить нельзя. Хмелеешь, — фыркнул степняк, слово я на самом деле о своем уродстве говорила, которого и не было никогда. Понравилось в игры со словами играть? Только настрой у меня не тот теперь.
— Ты понял, о чем я говорила, колдун.
— Понял. Но это степь. Здесь сосед у соседа жену украсть может, если сил хватит, а через года два она может обратно вернуться. Все той же госпожой. Иногда и с ребенком, и никого это не смутит. Хорошая жена — большая ценность. За такую можно и юрт, и табун кобылиц отдать.
— Почему так? — я села ровнее, пытаясь осмыслить сказанное. Чтобы жена стоила, как табун? Да они что, с ума посходили? Столько разве что за королеву просить могут, ну или за какую княжью дочьку, дивной красоты.
— Потому, что покидая улус, мужчина оставляет все хозяйство жене. И только от нее зависит, как будут вести себя слуги, и приумножится ли богатство, оставленное ей. Умная жена — залог того, что мужчине будет куда вернуться. Дело нойона — оберегать улус, гонять врагов. Или, вот как сегодня, защищать честь рода. Хорошо, если при этом удается еще и что-то получить, — колдун повел рукой, указывая на десяток лошадей, что стали добычей в сегодняшней стычке.
