— А у меня совсем нет шансов угадать твой секрет?
— Совсем. Ни единого шанса.
— Тогда подходит, — интерес не на шутку дал о себе знать. — Но только ты первая. Если можно.
— Конечно.
Фрида уселась на край стола, но тот скрипнул так, что любой бы вскочил как ужаленный. Мия засмеялась, да и на лице Фриды проскочила неловкая улыбка. Она отряхнула одежду и просто упёрлась спиной в стенку.
— Ну хорошо. Некоторые люди для меня, скажем, излучают свет. Есть обычные, а есть те, рядом с которыми я вижу фиолетово-серое мерцание. И у тебя оно тоже есть. Вот здесь, возле солнечного сплетения. Это, наверно, меня и поразило. Ты ходишь туда-обратно по много раз в день и при этом мерцаешь. Для меня это настолько несовместимо, что в какой-то момент я просто отвлеклась от всех своих дел и смотрела на тебя. Вот ты идёшь с этими чемоданами за спиной, идёшь и светишься.
Мия внимательно смотрела на Фриду, пока та была близко. Справедливости ради, нельзя было её вот так спешно называть серой и блеклой. Сейчас, посмотрев на этого человека заново, хотелось сказать, что она олицетворяет не серость, а серебро, которое Мия по незнанию не разглядела. Такого цвета были её волосы, и, если лунный свет не обманывает, глаза. Одежда её была сочетанием серого, бежевого и холодного жёлтого цвета. Фрида была выше и старше Мии. Когда слушала, каждый раз поджимала губы и смотрела не в глаза, а чуть мимо. Будто уже обдумывала ответ. На это могло уйти какое-то время, но когда она задавала вопросы и отвечала, все слова находились на своих местах. Возникало чувство, что с губ этого человека срываются только тщательно обдуманные вопросы и утверждения, что граничат с истиной. Всё это не было чем-то неоспоримо хорошим, но то, что Мия поспешно присвоила этому человеку серость и тусклость, было однозначным промахом.
— А что, мерцающие люди чем-то особенные?
— Да, — она произнесла это серьёзнее всех других фраз. — Да, Мия, ещё как. Но как бы мне ни хотелось, у меня не хватит времени объяснить, чем именно. Эти люди, они… некоторые из них играют важную роль в моей судьбе, скажем так.
Мия осмотрела свои руки и не заметила ничего такого, как ни всматривайся.
— И даже сейчас я свечусь для тебя?
— Да. Всегда.
— Но это не плохо, да? Это не болезнь какая-то?
— Нет! Такого предположения я ещё не слышала. Нет конечно!
Фрида впервые рассмеялась. Это был красивый смех, но пришлось отвлечься от мыслей о нём. Нужно было думать о том, как красивее донести свою мысль. Уже был вечер, но солнце, казалось, ещё днём выжгло все остатки здравого рассудка. Мия решила говорить как есть. По-настоящему, а там уже как получится.
— А что насчёт тебя?
— А, я… Да. У меня, это… В общем! Со мной во снах разговаривает какое-то существо с жёлтыми глазами. И в одну из ночей оно рассказало, что настоящая я — целый океан крови, представляешь? И иногда даже спрашиваю себя, почему мне это только снится, если так и есть? Это кажется мне странным, но очень правдивым, потому что голос точно не обманывает. Будто он — это единственное, в чём я могу быть твёрдо уверена. Даже ловлю себя на мысли, что я ведь должна быть жидкой, а вместо этого хожу и таскаю чемоданы. Но Зауж говорит, что нашёл меня на заднем дворе своей таверны среди ящиков и досок. Совершенно не в себе, нёсшую полную чушь и просящую о помощи. Вот он меня и приютил. И в этом есть смысл, вот только я не верю ему. А знаешь, что мне говорит голос во снах?
— Что?
— Вот была большая бочка, внутри которой находилось кровь. Эта бочка упала с большой высоты и разбилась. И кровь вместо того чтобы растекаться в стороны, начала собираться и обретать форму. Вот так я и появилась.
Какое-то время они остались сидеть в тишине. Некомфортная тишина. Никакого взаимопонимания в этой тишине не было. Такая бы тишина образовалась, если бы человек признался в преступлении. Когда говорила Фрида — всё было замечательно, но каждый раз, как очередь доходила до Мии, хотелось сгореть от стыда и дискомфорта.
— Это… необычно. И воспоминаний о детстве и родителях у тебя нет? О том, что было до этого.
— Нет. Потому что и никакого “до этого” и нет.
Собеседница не спешила с вопросами.
— А давно это произошло?
— Что?
— Эта история с бочкой. Не помнишь?
— Не знаю точно, — Мия стыдливо пожала плечами. — Месяц назад, наверное. Я не сумасшедшая, просто в это воспоминание я верю больше, чем во что бы то ни было. Оно точно было, но я не знаю, как его доказать или проверить.
— Я верю.
Мия кивнула, потупив взгляд. Неловко. Слова Фриды сейчас не звучали твёрдо, но почему-то хотелось в них верить. Сразу так и не скажешь почему. Хотелось, и всё, даже если это острые шипы лицемерия, на которые ей придётся стать, чтобы набраться опыта.
— Я верю настолько, насколько получается. Для меня это трудно представить, но я не думаю, что ты врёшь или выдумываешь глупости. Просто нужно немного времени.
— Спасибо. Думаю, много кто даже не захотел бы слушать до конца. Или бы вообще рассмеялся. Если ты х…
Её перебил куда более приятный и воодушевляющий голос, который Мейярфу был куда нужнее.
— Говорит станция “Просвещение”. Этим вечером у нас весьма интересная сводка новостей. С вами я, Маттиас Мендакс, и мой собеседник на этот вечер…
Разговор из рупоров был довольно громким. Из-за выбитых окон и дырявой крыши звук проникал сюда проще простого. Оставалась либо подождать, либо общаться на повышенных тонах. Мия насупилась и, подойдя к Фриде поближе, крикнула:
— Представляешь, у нас тут такое каждый день! По несколько раз! Даже в рань!
Фрида кивнула. Её этот факт почему-то не удивил, и она принялась ждать, пока диалог закончится. Девушка молчала и смотрела прямо на Мию, но ответить тем же не хватало духу. Приходилось то коситься, то пару секунд рассматривать собеседницу, то снова делать вид, что ей интересен потолок.
— Тут существует разница между “нажаловался” и “пресёк безрассудство”.
— Я-то это понимаю, — тараторил кто-то в ответ Маттиасу Мендаксу. — Я-то вижу, что она что-то прячет. И в один день я, значит, захожу в подвал, а там краска везде! И на полу, и на стенах, значит! Ну Маттиас, вы бы видели этот свинарник.
— Какое, напомните, её настоящее ремесло?
— Так врачеватель! Врачеватель, в том и дело! А она рисовала всё это время, представляете? А там — ну мазня, ну ничего общего с искусством! Я, конечно, пошёл к вам и рассказал об этом. Ну а как? Давайте теперь каждый такое маранье начнёт рисовать и назовёт это картинами. Простите что на эмоциях говорю, но как есть!
— Прекрасно вас понимаю. Оно ведь никому и не нужно, поэтому я и говорю, друг мой, разница есть. Горжусь…
Вскоре, после того как Мия вслушалась в разговор, мысли уже не крутились вокруг Фриды. Она слушала диалог и ловила себя на мысли, что настоящая суть таких бесед ускользала от неё. В этот раз критиковали художницу, которую сочли ненормальной. Не рассказывали ни о том, что она нарисовала, ни о каких-то странных действиях, но каждый раз повторяли, что она ошиблась. Звучало это так, будто ошибка была уже в том, что захотелось нарисовать картину. Глупость. Мия, видимо, прослушала какое-то важное предложение и не так всё поняла. Что-то, где объясняется, почему художницу называли ненормальной.
Кто-то оказался прав, а кто-то виноват. Так всегда кончались такие диалоги. Людям по ту сторону нравилось вечно кого-то обвинять, но Мия успела к этому привыкнуть. После началась оркестровая музыка, этакая колыбельная для этого города. Она всегда поднимала настроение, даже сейчас. Начинаешь слушать, и сразу окутывает умиротворение. А значит приятное возвращение домой обеспечено. А там, в своей комнате, можно будет рассмотреть каждую картинку не боясь, что кто-то подгонит. Намечался лучший из вечеров.
