кровати, приговаривая:
-- До ветру хочешь, деточка? Сейчас я тебе помогу.
Меня немного покачивало от слабости, но руки толстухи были крепкими и теплыми, она куда-то все время двигала меня и, распахнув входную дверь, вывела в темноту.
В лицо пахнуло прохладным, йодистым запахом моря…
Тетка удивительно ориентировалась почти в полной темноте и достаточно уверенно тащила меня куда-то. Наконец ветерком разогнало тучки, розовый лунный свет стал ярче, и я стала смутно различать не только запах, но и отдаленный шум моря где-то за спиной.
Слабо трепыхнувшись, вывернулась из рук женщины и обернулась. Мы находились на возвышении, а где-то там, внизу, не так и далеко плескало волнами море. Берег мне был не виден – его скрывали стоящие на уступ ниже меня домишки, но кусок воды с яркой лунной дорожкой, дробящейся от ветра на блики и вновь сливающейся в одну тропинку, мне был хорошо заметен.
От дома мы отошли совсем недалеко. Женщина раздвинула какие-то тряпки, и я увидела нормальную вонючую выгребную яму. Только вместо привычной деревенской будочки, стены состояли из чего-то непонятного, вроде клочкастой ткани. Впрочем, рассматривать мне было некогда…
-- Все?
Я молча кивнула головой, все еще страшась заговорить, хотя понимала ее прекрасно. Женщина вновь попыталась подхватить меня, но я отодвинулась. Настаивать она не стала. Повернулась и пошла к дому, приговаривая:
-- Как третьего дня тебя принесли, так ты в себя и не приходила. Я в храм два медяка снесла и свечку купила – все молилась милосердной Маас, чтоб она нас с тобой, сирот, пожалела. Она и пожалела, заступница наша!
В доме, укрытая от уличного ветра, я почувствовала, что озябла. Женщина заметила мое движение и охнув, куда-то метнулась:
-- Сейчас, сейчас Мари, подожди, радость моя.
Она вернулась почти мгновенно, сняв в углу комнаты висящую на стене тряпку, и накинула ее на меня. Меня резануло чужими яркими запахами, нереальностью ситуации и одновременно резкой материальностью этого мира.
Шерстяная шаль кололась, немного пахла рыбой, дымком, и, как ни странно, чем-то родным и привычным, надежным и успокаивающим. Женщина между тем подталкивала меня к широкой скамейке у стола:
-- Садись, Мари, садись. Сейчас похлебки тебе налью – два дня ты, бедняжка, не ела.
Женщина зашла в угол, который я еще толком и не видела – он находился в изголовье моего топчана. Там, в довольно большом камине, покрывалась холодным серым пеплом небольшая, тускло отсвечивающая горка угля. Над этой горкой, прямо в жерле камина стояла непонятная металлическая конструкция с закрепленным на ней большим котелком.
Женщина что-то зачерпнула со дна и поставила передо мной на стол божественно пахнущую миску. То ли из-за огонька свечи, то ли по другой причине, но жирный рыбный бульон в миске отливал густым, коньячным, янтарем.
Мне так хотелось есть, что я не стала ждать ложку, а подхватив миску с двух сторон, начала жадно, обжигая губы, пить горячую густую жижу. Бульон произвел просто волшебное действие – я мгновенно согрелась, даже бросило в пот. В нем чувствовался легкий привкус каких-то пряных трав и аромат дымка. Сытость волной разливалась по телу.
Женщина так и не доела свою порцию. Сидела напротив, подперев щеку ладонью, и с умилением смотрела на меня.
-- Рыбку съешь, золотая моя. Старый Пантос специально для тебя принес.
В миске лежали два крупных куска рыбы и я, не слишком церемонясь, съела ее прямо руками, сыто отдуваясь и облизывая пальцы. Отодвинула от себя миску и совершенно машинально сказала:
-- Спасибо!
Сказала и испугалась, И собственному незнакомому голосу, и странно прозвучавшему слову.
Из стоящего у двери бочонка женщина зачерпнула в миску немного воды, долила горячей, взяв ее из еще одного котелка в камине. Я смотрела, как она ловко, хоть и чуть прихрамывая, передвигается по комнате, все время поглядывая на меня, как будто боясь, что мне снова станет плохо.
Глава 5
Глава 5
Она убирала со стола, прятала продукты, мыла посуду, тихонечко наговаривая:
-- … и ведь нет бы мать послушаться! Я ли тебе не говорила – не женское это дело в море ходить. А ну, как не выловили бы тебя из воды?! И так нахлебалась, да столько в беспамятстве пролежала, а могло бы и еще хуже быть… -- она как-то испуганно прямо мокрым пальцем начертила на собственных губах что-то похожее на решетку и укоризненно покачала головой. – Экий ужас к ночи подумался!
Я молча слушала ее воркотню, не представляя, нужно ли что-то отвечать, но, кажется, ей не требовались мои ответы. Похоже, она просто проговаривала вслух свои переживания и страхи.
Закончив наводить порядок, она вновь села за стол напротив, взяла мою руку в свои влажные ладони и, тихонько поглаживая, просительно заговорила:
-- Мари, детка, поклянись Всесильным Арсом, что не пойдешь больше в море. Уж на кусок хлеба мы себе и здесь заработаем. Мне вон обещали с верхнего города еще с одной семьи стирку отдавать. Не гневи богов, детка, другой раз все может гораздо хуже кончиться!
Я машинально кивнула головой, совершенно не понимая, что отвечать. Женщина обрадовалась:
-- Ну, вот и ладно, деточка, вот и добро! Ежели тебе получше – пойду я спать. Устала. А ты тоже не засиживайся, а ложись еще полежи. Быстрее в себя придешь, а то вон какая -- молчаливая да бледненькая.
Уходя, она погладила меня по волосам и на секунду прижала к теплой, мягкой груди.
Оказалось, что в домишке были еще комнаты. Недалеко от камина располагалась дверь, которую раньше я не заметила – слишком темно там было. Огарок женщина оставила мне, но он почти догорел. Я беспомощно огляделась, пытаясь понять, где взять еще одну свечу, но так и не увидела. Огонек в плошке мигал, и я сочла за лучшее забраться на «свою» кровать – надо обдумать все, что я видела.
Лежа в темноте я размышляла. Похоже, что все эти россказни о попаданках имеют под собой какую-то основу. Может быть, книги, те самые, которые я почитывала дома, и писали такие вот попаданки? Они просто рассказывали о том, что с ними случилось, а чтобы в дурдом не сдали, помечали это как художественную литературу…
Если я действительно погибла в своем мире, то назад не вернусь. По логике, мне просто некуда возвращаться. Сейчас мое тело валяется где-нибудь в морге, а бедная моя девочка устраивает похороны. Слезы навернулись на глаза сами собой, пришло осознание,
