class="p1">Он вышел и прикрыл за собой дверь.
Прислонился к створкам, закрыл глаза. Боги, как он устал… и от Запада, и от всей этой истории.
– Не помогло? – Милисента подпирала стену.
– Не знаю. Я боюсь, что и не поможет. Что дело не в нем, а в ней самой.
– И что дальше?
– Понятия не имею, – вынужден был признаться Чарльз. – Я как-то не думал. Я… я же считал, что и вправду нужен. Что приду. Спасу. И мы уедем. Она очнется.
Он подавил вздох.
Милисента взяла мужа за руку и осторожно заглянула в глаза.
– Может… ей нужно время?
– Может.
Только Чарльз уже начал подозревать, что и время не поможет, что… А и вправду, что дальше?
– Надо отвезти ее домой. Там врачи. И целители. Здешнему я как-то не особо доверяю, – признался он. Пальцы жены были холодны. И сама она, наверное, замерзла. В этих башнях как-то слишком уж зябко. И он обнял Милисенту.
Просто взял и обнял.
– Есть те, кто занимается душевнобольными… не знаю… про них всякое говорят. Я не отдам ее в…
– В дом призрения?
– Лечебницу, – поправил Чарльз. – Хотя есть очень хорошие, но все одно не отдам. Поместье… небольшое и тихое. Найму кого-нибудь, чтобы присматривали. Опять же… может, это от беременности? Я слышал, что беременные часто разум теряют.
– Может, и так.
– Не особо на это надеешься?
– Не знаю, – честно призналась Милисента. – Я ее вообще боюсь. Но постараюсь как-нибудь привыкнуть. Мы ведь родственники теперь? Или как?
– Родственники.
От нее пахло травами.
А дверь стоило бы запереть. И без присмотра Августу оставлять нельзя, хотя с ней сиделка, но все одно сказать надо, чтобы не отлучалась. Вдруг да Августа решит наложить на себя руки?
Почему-то эта мысль не напугала.
Напротив, та, кого он увидел, не станет убивать себя. А вот эта мысль уже напугала. Но не настолько, чтобы выпустить жену.
– Значит, план имеется, – сказала та.
– Имеется.
– И это хорошо. Эдди… в общем, сказал, что дирижабль почти готов, что можем вылетать, как соберемся.
Наверное, стоило порадоваться.
Скоро все и вправду закончится, пусть и не так, как ожидал Чарльз. Но… главное, скоро закончится. И он вернется, наконец, домой.
Или нет?
– Когда ты много думаешь, то становишься слишком серьезным, – заметила Милисента. – Голова не болит?
А глаза у нее все еще золотые.
И волосы темные, непослушные. Смуглая кожа. Резкие черты лица. Удивительные черты, которыми нельзя не залюбоваться.
Тянет коснуться.
И Чарльз касается.
Сердце замирает. А потом отмирает.
– Ты удивительная. – Больше не хочется думать ни о чем.
О плохом.
О хорошем тоже.
Хочется стоять вот так, вдвоем. Вечность. Или две. Две вечности всяко лучше одной. И ловить улыбку на ее губах. Наверное, это нехорошо.
Категорически.
Нужно помнить… плевать на все, что нужно помнить, в том числе и на приличия. Она его жена.
– Я соскучился. – Признаваться в этом легко.
– Когда успел?
– Вот только что.
Она тихо засмеялась, и от этого смеха кровь Чарльза вскипела, а глаза Милли стали еще более желтыми.
Золотыми.
У него сокровище, такое, которое Чарльз никому не отдаст.
– Идем. – Милисента потянула его за руку.
– Куда?
– Куда-нибудь. Отсюда.
Да.
Отсюда.
Прочь от двери, только запереть на ключ. Совесть? Молчит, проклятая. Или нашептывает, что Чарльз имеет право отдохнуть, что за Августой присмотрят. Что с сиделкой ей даже лучше…
– Идем.
Эхо собственного голоса тонет в коридоре. Шаг переходит на бег. Главное – руки не выпустить. И пусть сердце обрывается, а в висках стучит кровь, но главное – не выпустить ее руки. И Чарльз справился.
Перед дверью он задержался.
– Ты… – В золотых глазах переливалось пламя. – Будешь моей женой? По-настоящему?
– Ох ты и бестолочь…
Пламя того и гляди выплеснется, и тогда Чарльз сгорит. От любви и страсти, и, может, еще от чего-нибудь. Он не слишком-то разбирался в переполнявших его чувствах. Главное, что сгорит.
– Будешь?
– Буду. Куда я денусь. И… кажется, я тебя люблю.
Она произнесла это очень тихо.
И Чарльз откликнулся эхом:
– Люблю.
И снова засмеялся. Точно, бестолочь. Разве так себя ведут? Не так. Главное… главное, что огня стало вдруг так много, что Чарльз понял: он не справится с ним один.
Но оказалось, что огонь прекрасно можно разделить на двоих.
Что сказать?
В книгах оно как-то иначе все. Даже не могу сказать, в чем иначе, но точно не так. И это вот странное чувство, когда вроде и все хорошо, но страсть до чего стыдно, – как от него избавиться?
И вообще… что надо делать?
Ну, дальше?
Лежать? Вставать? Говорить что-то? А чего? Поэтому и лежу тихо-тихо. И он лежит. Муж, стало быть. Теперь-то нас ни один суд не разведет, а я не могу понять, хорошо это или нет. И потому гляжу.
Разглядываю.
Пятна от солнечных ожогов поблекли слегка, и вообще уже не выглядит он таким потрепанным, как прежде. Волосы вот отросли и торчат иголочками. Я не удержалась и потрогала.
– Ты как? – тихо спросил Чарльз.
Я пожала плечами.
Обыкновенно.
Или нет?
– Не поняла еще. – И, подумав, добавила: – Повторить надо. Ну… потом.
– Повторим.
Серьезный опять.
…Сиу дала мне шкатулку. Длинненькую, вроде той, которую я храню, но еще не нашла, как открыть. Теперь вот буду две хранить. Только та, что от сиу, легко открывается. Внутри – крохотные склянки числом дюжина.
На всякий случай.
– Я не знаю, дозволено ли мне будет вернуться в племя, – сказала она.
– Мне бы не хотелось, чтобы ты умерла.
Я ответила совершенно искренне, а сиу склонила голову.
Дэн обещал поднять документы, те, что сохранились, потому как и вправду с работорговлей в городе все строго было. И стало быть, записи должны остаться.
А по записям и человека найти можно.
Если будет кому искать.
– Если ты не вернешься, – я коснулась ее руки, – пусть вернется твоя сестра. Если захочет. Пусть найдет меня. И я помогу. Чем смогу.
Дэн сказал, что местные не стали бы рисковать, покупая сиу. И скорее всего, искать мальчишку нужно там, на Востоке.
Вот и поищу.
Или попрошу Чарльза.
– А если нет, то… я постараюсь перевезти твоего сына сюда. Если он захочет.
Оказывается, сиу умеют улыбаться так, чтобы не создавалось ощущение, будто тебе вот-вот горло перережут.
– Спасибо.
– Не за что.
– Это сок темной травы. – Она коснулась первого флакона. – Она растет в Мертвом городе, и брать ее можно лишь при свете луны. Тогда она сохранит силу. Капли будет довольно, чтобы подарить безумие. А две дадут покой.
– Вечный?
