Но он сделал — и знал это.
Драко Малфой совершил немало подлостей и вынужден был отвечать за свои поступки.
Но в этот момент он выглядит таким беззащитным, что ей хочется дать ему хоть что-то. Спокойствие. Признание. Надежду.
Гермиона медленно тянется ладонью к его лицу и касается щеки как раз в то мгновение, когда он, вздрогнув, заканчивает, глядя ей прямо в глаза.
— Прости меня за всё, Грейнджер.
И она прощает.
На самом деле, она уже давно простила.
Гермиона задумчиво качает головой, а затем, спохватившись, медленно кивает и привстаёт на цыпочки, не отводя взгляда от глаз Малфоя. Он наблюдает за ней настороженно и печально, но вздыхает с облегчением, когда Гермиона прижимается губами к его челюсти, целует в щеку, касается уголка губ.
Он коротко целует её в ответ, а затем вновь стискивает обеими руками и прижимается лбом к её лбу.
***
Проснувшись, Гермиона вспоминает, как после разговора они продолжили путешествие по поместью до самого утра, пока она не запомнила все хитросплетения коридоров. Малфой держал себя в руках, и больше не было никаких лишних воспоминаний.
Она садится на кровати, обдумывая все увиденные события, и какое-то время смотрит в пустоту, пока за окном медленно разгорается заря. Тёплый свет рисует замысловатые узоры на стенах и простынях, и хоть Гермиона и не верит в прорицания, всё равно всматривается, пытаясь найти ответы и подсказки.
Под утро она засыпает вновь, и внезапно ей снится Рон.
Он держит её за руку и гладит по голове, пока она плачет, уткнувшись ему в плечо. Это воспоминание старое — ещё до того, как умер Снейп и они узнали про портрет; до того, как Малфой помог спасти пленных; до того, как он поцеловал её в первый раз.
Они с Роном сидят в её комнате утром в самом конце июня после того, как прошли пожары двадцать четвёртого. Всё произошедшее повергло Гермиону в слишком сильный шок, и она не могла перестать думать обо всех пострадавших волшебниках и маглах.
Это натолкнуло её на мысли о родителях.
Она расстраивается и признаётся Рону, что скучает по ним и боится, что они больше никогда не вспомнят её. Сквозь слёзы Гермиона сбивчиво рассказывает ему об Обливиэйте, разбрасываясь спутанными деталями, потому что её успокаивает делиться знаниями. Рон изредка перебивает и подшучивает над ней, но даёт выговориться, не разнимая объятий.
После он наколдовывает ей стакан воды, который Гермиона принимает с благодарностью.
Утерев слёзы, она наконец улыбается ему.
Гермионе становится легче.
Когда воспоминание заканчивается, она окончательно просыпается.
========== 18. Восемнадцатая глава ==========
— Ты вспомнила про Уизли.
Малфой говорит это вместо приветствия, когда Гермиона садится напротив, и она вздрагивает.
Звучит почти жестоко.
Слова застревают в горле: ответ не требуется, но она всё равно пытается выдавить хоть что-то. Гермиона прикрывает глаза, не в силах смотреть на Малфоя, когда произносит:
— Да.
Это не те воспоминания, которых она ждала и добивалась, но они тоже неотъемлемая часть её истории. Той жизни, в которой был Драко Малфой, были их встречи и разговоры, его помощь Ордену с войной и помощь самой Гермионе с тем, чтобы отвлечься. Но вместе со всем этим были и боль, и стыд, и тоска.
Было столько вещей, которые разбивали Гермионе сердце, а она даже не знала, получилось в итоге ей сохранить его в целости.
Она поднимает лицо и смотрит в потолок, а затем болезненно вздыхает.
— По тебе видно, — полузадушенно кидает Малфой, потом молчит несколько долгих мгновений, но всё же поясняет: — По тебе видно, что ты вспомнила. Ты снова… выглядишь как тогда.
Гермиона видит выражение его лица краем глаза, но этого не хватает, чтобы понять, о чём речь, поэтому она неуверенно переводит взгляд на Малфоя. Он выглядит серьёзным и немного грустным и задумчиво прикусывает щёку, наблюдая за Гермионой.
— Как? — коротко переспрашивает она.
— В тебе есть чувство вины. В твоих глазах, — он приподнимает правую руку, делая невнятный жест в воздухе, — и на твоём лице. Ты переполнена им, и оно плещется через край.
Гермиона сглатывает, чувствуя, как в груди всё сжимается от его слов. Ей хочется часто заморгать, будто нечто действительно вот-вот прольётся из глаз. Но это не вина, это банальные слёзы.
Гермиона сдерживается.
— Так уже было раньше, — добавляет Малфой, и она понимает, что он имеет в виду.
Так было, когда она помнила, но стало иначе, когда она всё забыла. Она изменилась, и Малфой улавливал это с лёгкостью человека, который хорошо её знал.
Гермиона никак не отвечает и вглядывается в его лицо.
Может ли она понять, что написано на нём? Может ли прочесть по морщинкам, складкам, потёртостям всё, что пережил Малфой? Может ли правильно интерпретировать то, что видит в глазах, когда он смотрит на неё вот так?
Знает ли она того Драко Малфоя, который сидит перед ней на шатком стуле в Азкабане, или лишь обманывается, думая, что он и Малфой из её воспоминаний — один и тот же человек?
— Мне есть за что чувствовать вину, — наконец тихо говорит Гермиона в попытке отвлечься от размышлений.
— Ты не виновата.
— Ох, Малфой, ты же…
— Ты ни в чём не…
— …Глупо даже спо…
— Ты. Не. Виновата.
— …Я помню, как бросила его там, так что не знаю, о чём ты, но я очень даже…
— Грейнджер!
Малфой бьёт рукой по столу, и пусть он привязан — получается грозно.
Она хмурится.
— Драко, тебя даже не было там, ты не можешь судить.
По его виду Гермиона понимает: он оскорбился.
— Не надо было быть рядом, чтобы понять: в таком состоянии осознанно аппарировать ты не смогла бы. Тебя бы расщепило как неумелого ребёнка. Твоя магия выдернула тебя оттуда, Грейнджер.
— Всё равно важны не обстоятельства, а результат.
Его глаза опасно сверкают:
— О, Грейнджер, запомни эту мысль.
Малфой холодно усмехается, и Гермиона вдруг смущается хищного выражения его лица.
Она не может не обращать внимания на его заботу и чуткость, но всё же некоторая жестокость иногда прорывается на поверхность через его едкие взгляды и грубые слова. Гермиона знакома и с его сарказмом, и с ядовитым тоном, и всё же ей немного странно видеть их после того, как столь многое изменилось.
Чуть умерив пыл, она всё-таки снова спорит, но без прежнего запала.
— Магия — часть меня. Я сама сделала это.
— Ты не виновата, — он стискивает зубы. Кажется, Малфой устал повторять одно и то же. — Ты допустила ошибку. Слабость. Но это было вынужденно и не определяет того, кто ты есть.
— Я думала о себе иначе.
— Ты смелая, но не безрассудная. Твой инстинкт самосохранения оказался сильнее в этот раз. — Его лицо вдруг омрачается болью: — Если бы так было всегда…
Гермиона морщится.
— Твои загадочные фразы о том, чего я не помню, раздражают.
— Твои страдания из-за того, что ты оказалась не так благородна, как думала, тоже.
— Дело не в благородстве!
— С вами, гриффиндорцами, дело всегда в благородстве, или храбрости, или невыносимой упёртости, — припечатывает Малфой и издаёт невнятный раздражённый рык. Его тело напряжено, кулаки на столе сжаты, и он на миг закатывает глаза, а затем вздыхает и безапелляционно произносит: — Давай договоримся раз и навсегда, Грейнджер. У меня жёсткая позиция на этот счёт. Ты могла бы попытаться помочь Уизли, или вступить в бой с Беллатрисой, или вернуться туда после. Наверное, ты могла бы. — Он приподнимает обе руки, будто оценивая два варианта как на весах. — А может и нет. Ты свалилась на пол после аппарации, задыхаясь от перенесённого Круциатуса, голова была разбита, а руки тряслись так, что ты не могла удержать палочку. Ты могла попробовать что-то исправить, и почти наверняка трупов стало бы на один больше. Я верю в это и рад, что ты не попыталась… Так что прекращай страдать от разочарования в себе и чувства вины, потому что ты спасла собственную жизнь — и это уже немало.
