— Поэтому ты убивала источники? Таких вот девочек, как она?
— А ты — мальчиков, — у нее всегда были ответы. — Когда отправлял на прорыв во имя Короля. Жалел пехоту? Жалел… но жалость плохо уживается с долгом. И не было девочек, не было мальчиков, но были ресурсы, а еще цель, которая казалась достаточно великой, чтобы оправдать любые средства. Кстати, Оден… ты ведь и сам в какой-то мере ресурс. Главное, ведь не задумываться над этим, верно? Не задавать ненужных вопросов. Излишнее любопытство не простят даже герою… да и вообще, мертвые герои куда как удобней живых. Там, куда ты идешь, понадобится сила… много силы.
— Я знаю, чего ты хочешь, но я не причиню Эйо вреда.
Еще несколько лент теряются в травах. И волосы, темные тяжелые волосы Королевы, рассыпаются, укрывая узкие плечи. Даже руки скрываются в этих волосах. Она становится похожа на большую мерзкого вида птицу, и белые ладони — те же птичьи лапы.
— У вас могут оказаться разные представления о том, что есть вред.
Она взмахнула руками, уже не руками — крыльями, с которых осыпались обсидиановые перья. Они полетели в лицо, целя в глаза, и Оден едва успел прикрыть глаза руками.
Проснулся.
На рассвете, который научился ощущать так же, как ощущал закат или полдень. Эйо спала. Забралась под руку, прижалась к груди и еще вцепилась, точно боясь, что он вдруг встанет и уйдет.
Вереск. Мед.
И капля серебра.
Оден провел пальцем по тыльной стороне ее ладошки. Шершавая занозистая кожа, наверняка смуглая, потому что Эйо некогда думать о том, как уберечься от загара и от царапин, мелких ежедневных ран. И она уже отвыкла от той, прежней жизни, какой бы она ни была.
Ей нужен дом, надежный и каменный.
И сад — альва не сможет долго прожить взаперти.
Безопасность. Спокойствие. Защита.
В деревню она уедет, как же…
И Оден, коснувшись теплого носа, сказал:
— Доброе утро, радость моя.
Ему хотелось бы увидеть, как она просыпается. Потягивается — это да, не понимая, насколько дразнит его. Зевает. Морщит этот самый нос, обгоревший на солнце и шелушащийся. Ресницы слипшиеся… темные? Светлые? Какого цвета ее глаза?
Сама она, какова?
— Доброе утро, — ворчит… сонный вереск, пьяный мед. — Туман…
Прощальный подарок королевы?
— Не люблю туманы.
Оден знает. И еще ей не по вкусу ранние пробуждения. И лес после дождя, когда любое прикосновение вызывает водопад. И открытые пространства — она чувствует себя незащищенной.
Наверняка, есть множество других вещей, которые она не любит.
Или любит, как сливки.
Придется ли ей по вкусу мороженое? Оден надеялся, что та лавка, в которой уже три сотни лет делали королевский пломбир, пережила войну. И рецепт, передававшийся из поколения в поколение, сохранен. А шоколад? Какой ей нравится? Исконный, горький, который принято пить, добавляя каплю коньяка… или новомодный, вареный с молоком и орехами?
В городе сотня мест, которые Оден хотел бы ей показать, но… какие из тех дверей он действительно сумеет для нее открыть?
— Какой-то на редкость мерзостный туман, — Эйо зевнула.
Именно. От него и мысли дурные, путаные.
И тошнит по-прежнему.
Лосиную гриву он почуял издали: ветер донес аромат цветущего вереска. И сосновой живицы, что плавилась на солнце. Песка. Камней. Воды, пробиравшейся сквозь толщу гранита.
Звенел в поднебесье жаворонок.
И Оден понял, что теряет разум. От тягучего, густого воздуха, от жара, запахов, самого этого места, которого он даже не видел.
Родник плеснул в лицо ледяными брызгами и спрятался под камни, чтобы выбраться чуть дальше. И снова, подарив один-единственный глоток воды, уйти.
Он играл, дразнил, но сдавшись, напоил-таки допьяна, и зубы заломило от холода.
— Догоняй, — за волосы дернули и отпустили.
Вода смеялась.
Вился след, вереска по вереску. Рядом. И чуть дальше.
Всегда на расстоянии вытянутой руки.
— Не поймаешь…
Она сама хохочет, Эйо, радость… его радость.
Не спрячется. Не уйдет.
И дикий хмель бродит в крови, как когда-то очень давно, когда Оден был свободен от долга, Короля, войны… этот хмель заставляет забыть обо всем.
Оден, оставив погоню, падает на спину. Земля мягкая, и стебли вереска касаются щек, шеи, рук… царапают и ласкают, делятся своим ароматом.
— Что ты делаешь, собака дурная? — Эйо подходит слишком близко и тоже оказывается на земле. Теперь не уйдет. Она и не хочет, тянется сама, ловит губами губы. Смеется.
— Что ты со мной сотворила?
— Это не я, — шепчет, трется щекой о щеку, — это место такое… живое… Ты слышишь?
Нельзя не услышать.
И место, и ее саму. Сердце колотится быстро, нервно. И замирает на долю мгновенья, стоит коснуться горячей оголенной кожи. Отпустить.
Поймать.
И удержать в руках. Больше нет места — только Эйо.
— Радость моя…
Она не ускользает, тянется навстречу. Неловкие прикосновения, через робость и страх. Нежность, которая только подхлестывает. И запах, изменяющийся, тяжелый, выдающий ее возбуждение.
И не спешить не выходит: иначе Оден сойдет с ума.
Он уже… но какая разница?
Все же Эйо в последний момент попыталась его оттолкнуть, уперлась ладошками в плечо, вытянулась струной… поздно.
И от обиды, неловкости, боли впилась в шею.
— Все уже, все… сейчас пройдет.
Она судорожно выдохнула и разжала зубы. На поцелуй ответила, но вряд ли услышала хоть слово.
Эйо перестала существовать, но появился источник чистой первозданной силы. Она вливалась бурлящим живым потоком, и Оден пил, глотал, захлебываясь почти, и в то же время страшась упустить хоть каплю.
Сладкая.
Горькая.
Ледяная, как родниковая вода. И обжигающая до того, что он сам того и гляди вспыхнет. Подобная сила жила в открытых ранах Каменного лога, в его огне, что рождался под самым сердцем земли, в мучительном жаре, переплавлявшем каждого. Она оставалась в теле клеймом и даром.
А нынешняя, накрыв первой волной, схлынула.
— Эйо…
Она дышала. Во всяком случае, дышала.
— Эйо, очнись…
Дыхание было глубоким и спокойным. Сердце билось ровно. Только вот тело ее было легким, тряпичным, и отзываться Эйо не желала.
Оден звал. Тормошил.
И добился только того, что Эйо вздохнула, обняла его и пробормотала сонно:
— Отстань. Я больше не хочу. Я устала.
Королева Мэб явилась ночью. Она шла, касаясь вереска, и лиловые цветы осыпались под ноги.
— Ты все-таки решился, — сказала она. — И убивать не стал… добрый?
— Что с ней?
— Спит. Устала. Думаешь, легко удержать в себе целый мир? — Королева собрала сухой вереск и протянула. — Возьми.
