— А, может, старик получил какое-то важное послание и не знает, что с этим теперь делать? Вот и хочет просить совета. Эх, чует моё сердце, неспроста он этого... не помню, как зовут... на ноги поднял. Неспроста. Узнать бы, о чём они шептаться будут. Вдруг что полезное.
— Так в чём же дело? — заулыбался Сэм. — Жди здесь и сторожи мясо. Вернусь — ещё поем. Я, знаешь, какой ненасытный последнее время! Но только ты жди! И пакостей никаких мне не подстраивай!
— Пакостей?
— Я про мышеловки, — буркнул Сэм и в один удар сердца превратился в маленькую серую полёвку.
Рики взвизгнула, прыгнула в кресло и поджала ноги. А мышка попробовала розовым носом прохладный воздух, юркнула к стене, слилась с темнотой и заскреблась по неровному камню.
Цепкие и крохотные коготки шустро хватались за выступы. Мокрый нос нащупывал запахи, коих в стенах Папоротникового замка, кроме сырости, было много. Ориентироваться нужно было на анис — именно анисовой настойки в спальне лорда Альгервильда было много. Ей пропитались не только постель и шкура у кровати, но и тканные картины на стенах, и даже мебель.
Кроме аниса по комнате витало множество других запахов, например, луговых трав. Этот аромат исходил от тягучей мази, что хранилась в большой банке, вечно открытой: с каждым днём ходить престарелому лорду становилось всё сложнее (а в свете последних событий даже побегать пришлось), поэтому наносимый на икры и ступни слой целебной мази с каждым разом становился толще и закрывать банку не имело смысла, ведь спустя буквально час придётся опять открывать её, нырять внутрь пятернёй и тонуть в вязком желе желтоватого цвета.
Маленький нос показался в спальне лорда Альгервильда в аккурат в ту самую минуту, когда заветная пузатая склянка была отставлена в сторону, а ноги старика Рея вытянуты и обвязаны плотной тканью, не пропускающей холод. Ни хозяин замка, ни его верный помощник не заметили, как у русалки, высокомерно взирающей на всё и вся с квадратного гобелена на стене, один глаз из изумрудно-зеленого вдруг стал розовым, а после совсем пропал, и в образовавшуюся на месте глаза чёрную дырку свесился очаровательный пепельно-серый хвостик. Но даже эта милая пакость осталась без внимания. Мышей в старой крепости водилось — не пересчитать. Следить за ними и травить их давно перестали и уж тем более равнодушно относились к ним по ночам в свете свечей, ведь последние берегли и ради грызунов не жгли.
Хозяйственный Бартл Блаан встал с края кровати лорда Альгервильда и укрыл ноги хозяина одеялом.
— Я думал, что-то стряслось, — пробормотал он. — Мальчонка прибежал весь в мыле, говорил, что срочно.
Старик Рей кивнув, елозя на простыне.
— Срочно. Иль ты и правда решил, что я вызвал тебя посреди ночи, чтобы ноги мне намазать?
Лорд Альгервильд зашёлся смешком вперемешку с кашлем.
— Вот что, — продолжил он, когда, наконец, остановился, — возьми вон тот стул, пододвинь его да сядь. Ближе. Я буду много говорить, но при этом хочу видеть твоё лицо и твои глаза.
Бартл в точности выполнил приказ.
— Жить мне осталось не долго, — начал лорд Альгервильд. Бартл попробовал было из вежливости возразить, но старик недовольно зыркнул в его сторону, и Бартл сдержался. — Странно, что я вообще дожил до таких лет. Всему причиной, видимо, что никто не додумался подсыпать мне крысиного яда в харчи да то, что ты должным образом заботишься обо мне, всегда приносишь нужную микстуру и мази.
— Вы мне как отец, — не выдержал Блаан.
— Вот как отец и спрошу, без стеснения, а ты как сын мне ответь, прямо и без увиливаний: что моя дочь, совсем дурна для тебя? Или есть шанс, что будешь любить её, баловать и не смотреть по сторонам на баб румяных и в теле?
Лицо хозяйственного Бартла заалело пуще свекольных румян на щеках тех самых баб, о которых почему-то вспомнил старый лорд.
— Молчишь? — взъелся старик. — Думаешь, я сам не вижу, что дочка моя и рядом не стояла с теми недалёкими девками, которые только юбку одёргивать успевают? Всё я вижу и всё понимаю, но Росанне хочу мужа верного, пусть и безродного, а не богатого и распущенного. Не такого, как Гайлард Стернс.
Бартл Блаан удивился.
Он бы и спросил немедля в лоб, если бы болтал по душам в питейной лавке где-нибудь в столице с равным ему по статусу приятелем, а не со старым господином, которому обязан всем и у которого не только ноги болят, но и сердце пошаливает, или если бы речь зашла о каком-нибудь Говарде или Лайале, или, на худой конец, о соседе, лорде Меггарде, хозяине богатых на разнотравье холмов и лесов, полных дикой земляники и малины. С герба дома Меггардов щетинился бурый медведь, а с флага злобно взирал клыкастый. Зрелище было мурашечное, но лорд Меггард внешностью был страшнее. Всем своим видом он вторил гербу и знаменам, а нравом ничуть не уступал ни одному из косолапых.
Некогда Меггарды и Стернсы были очень близки: дочери одного лорда легко становились жёнами сыновей другого, и тракт от столицы до «берлоги бурого зверя» был весь истоптан лошадьми, столь часто туда-сюда ездили всадники и гонялись повозки. С тех давних пор Меггарды и Стернсы делили один стяг, но со временем рисунок изменился: у одного он оброс клыками и пиками, у другого — золотом и листьями счастливого четырёхлистника, счастья от которого, однако, было кот наплакал.
Шли годы, и прочно укрепившиеся на троне Стернсы уже не так охотно роднились с преданными Меггардами, а если и делали это, то в ход шла «седьмая вода на киселе». Меггарды бесновались долго, пока однажды прадед нынешнего хозяина малины и земляники не поднял тяжёлую бочку, от чего заработал себе грыжу и слёг. Намучившись с лечением, он оценил это как знак свыше, о родстве с королевской семьёй больше не заикался, просто засел у себя в каменной крепости и сидел там, считал мёд и запасы ягодной наливки. Последней ни с кем не делился, даже с королем. Но королевская семья простила своему подданному такое своенравие.
— Ты не ослышался. — Лорд Альгервильд опередил немой вопрос Бартла и жестом указал на подушки. Их нужно было поправить так, чтобы старик Рей мог удобно сесть. — И я не сбрендил, когда назвал то имя, которое назвал. Мой отец учил меня, что брак — святое дело, и я никогда не смел спорить с ним. Ни в мыслях, ни на деле. Как бы ни допекала меня моя покойная супруга, я терпел и не переставал любить её и уважать. Того же хочу и от тебя.
Рей Альгервильд перевёл дыхание и продолжил:
— Думаешь, я не мог подыскать Росанне кого подостойнее? Думаешь, её бледность и отсутствие писаной красоты могли бы мне в том помешать? Да реши я сосватать её за кого знатного, то подсуетился бы и договорился с рыжим бородачом Гилмором с заснеженных земель или с широкоплечими Лими. Да с теми же Меггардами, хоть мне и глубоко противна клыкастая морда на его щите. Но я выбрал тебя и всем вокруг вру, кто кроме тебя мою дочь никто замуж не берёт.
— Зачем же вы это делаете?
При всей своей хозяйственности и умении хорошо и быстро вести дела Бартл Блаан был ещё и непомерно прямолинеен. Эта черта характера порой вредила ему, но не сильно, так как идти против правой руки хозяина Папоротниковой впадины посмел бы только настоящий безумец или король.
Ночное откровение лорда Альгервильда лишило Бартла дара речи: за все годы службы он неоднократно уверял себя, что заполучил расположение господина за заслуги и за «сыновью» преданность. Но была какая-то ещё причина, и завеса тайны могла приоткрыться этой ночью.
— Я не такой дурак, как многие думают, — прохрипел Рей.
— Да кто же посмеет такое про вас думать?
— Кто? Кхе-кхе. Многие. Лими, Макселы, Меггарды, Стернсы... Да-да. Чего уставился, будто змею на моей шее увидел?
— В Меггардов и Лими поверю. Но в Стернсов — увольте. Все знают, что король видит в вас брата, а молодой Стернс — отца.
— А коль видит, чего породниться на захотел? Почему отказался принять Росанну в семью в качестве супруги своего глупого и самоуверенного племянника?
