Элли Каунди - Воссоединенные

Те согласно кивают. Окер забирает у меня ключ. И только потом мы идем вслед за Лейной к лазарету, к дверям которого уже подтянулся народ. Люди расходятся в стороны, пропуская Окера и Лейну. Я не отстаю ни на шаг, делая вид, что я работник лазарета, и как всегда мне везет. Никто не пытается остановить меня или спросить, что я тут забыл. Но если бы и спросили, я бы сказал им правду, что нашел своего истинного Лоцмана и не выпущу его из виду до тех пор, пока мы не найдем лекарство.

Когда умер первый человек, я находилась в лазарете.

Уйти было не лучшим решением, равно как и сидеть без дела.

Я услышала суматоху на другом конце лазарета. — Пневмония, — сказал один из деревенских врачей другому. — Инфекция захватила легкие. — Кто-то отодвинул занавес, и все поспешили к пациенту, пытаясь спасти его. Его дыхание было ужасным: мокрым, прерывистым, булькающим, будто он проглотил целое море. Затем он зашелся в кашле, и изо рта начали вылетать сгустки крови. Я видела это, даже стоя вдалеке: ярко-красный цвет на чистой белой рубашке.

Все были слишком заняты, чтобы приказать мне выйти. Я хотела убежать, но не могла оставить Кая. И я не хотела, чтобы он слышал все эти звуки, когда пытаются спасти больного, и чтобы собственное дыхание Кая не стало затрудненным.

Поэтому я склонилась над Каем, закрыла одно его ухо своей трясущейся рукой, подвинулась ближе ко второму уху и начала что-то напевать. Даже не представляю, как я до этого додумалась.

***

Я все еще пою, когда Лейна приводит за собой Ксандера и Окера. И мне приходится  продолжать петь, потому что кто-то еще начал кашлять и трястись.

Один из деревенских врачей подходит к Океру и смотрит ему прямо в лицо. — Это ты виноват, что держал их вместе, — говорит он Океру. — Иди и посмотри, что ты натворил. Он понимает, что происходит. И нет никакого умиротворения в его глазах.

— Он вышел из комы? — спрашивает Окер, и я слышу восторг в его голосе, от которого меня тошнит.

— Только для того, чтобы узнать, что он умирает, — говорит врач, — он не вылечился.

Ксандер останавливается и приседает рядом со мной. — Ты в порядке? — спрашивает он.

Я киваю и продолжаю петь. Заглянув в мои глаза, он понимает, что я не сошла с ума. Он дотрагивается до моей руки, очень мягко, и возвращается к Океру и другим врачам, окружившим больных.

Я понимаю, что Ксандеру необходимо видеть, что происходит. И что он нашел своего Лоцмана в Окере. Если бы мне пришлось выбирать кого-то на роль Лоцмана, я бы выбрала Анну.

Но также я понимаю то, что мы не можем все время мечтать, как кто-то спасет нас. Мы должны сделать это сами, своими руками. Лоцмана вовсе могло не быть. Мы должны быть сильны настолько, чтобы пройти через все это без слепой веры в то, что кто-то приземлится и спасет нас. Я думаю о своем дедушке.

— Помнишь, что я однажды сказал тебе по поводу зеленой таблетки? — спрашивает он у меня.

— Да, — отвечаю я. — Ты сказал, что я достаточно сильна, чтобы обойтись без нее.

— Зеленый сквер, зеленая таблетка, — говорит он, цитируя самого себя из того давно ушедшего дня, — зеленые глаза у зеленой девочки.

— Я навсегда запомню тот день, — обещаю я.

— Но этот день тебе вспомнить нелегко, — говорит он, глядя на меня с пониманием и симпатией.

— Да, — отвечаю я, — но почему?

Дедушка не отвечает, во всяком случае, прямо. — Раньше существовала фраза, которую использовали для действительно запоминающихся, выдающихся дней, — говорит он мне. — Красный день календаря. Помнишь?

— Я не уверена, — отвечаю я. Я берусь руками за голову. В мыслях туман и полный разброд. Лицо дедушки отражает грусть, но в то же время решительность. Во мне тоже начинает крепнуть решительность.

Я снова вспоминаю красные почки, цветы. — Или, — меня словно молнией пронзает мысль, — можно назвать это Днем красного сада.

— Да, — говорит дедушка. — День красного сада, день, о котором нужно помнить.

Он наклоняется ближе. — Тебе будет сложно вспомнить. Даже память об этих минутах потускнеет со временем. Но ты сильная. Я знаю, ты вспомнишь все.

Я вспомнила еще один эпизод из Дня красного сада. И скоро я вспомню все детали этого дня. Дедушка так сказал. Я крепче переплетаю пальцы с пальцами Кая и продолжаю петь.

Я буду петь ему до тех пор, пока люди не перестанут умирать, а затем я найду лекарство.

Никому не заметен, далеко за границей.

Я в море.

Я погружаюсь и всплываю, и снова ухожу под воду. Все глубже. И глубже.

Инди тоже в море.

— Тебе не положено быть здесь, — говорит она с досадой, точно, как и всегда. — Это мое место. Я его нашла.

— Вся вода в мире не может быть твоей, — отвечаю я.

— Может. И небо. Все, что синее, теперь мое.

— Горы тоже синие, — напоминаю ей.

— Тогда они мои.

Мы качаемся на волнах рядом друг с другом. Я начинаю смеяться. Инди вторит мне. Мое тело перестало болеть. Я чувствую легкость. Может быть, у меня больше нет тела.

— Я люблю океан, — говорю я Инди.

— Я всегда это знала, — отвечает она. — Но ты не пойдешь за мной. — Затем, улыбнувшись, она ускользает под воду и исчезает.

— Кассия, — окликает меня Анна, стоя в дверях лазарета, — пойдем с нами.

— Я не могу, — отвечаю я, роясь в своих записях в поисках цветов, которые упоминала Анна. Ночная лилия. Амариллис. Эфедра. Анна обещала, что принесет мне рисунки цветов. Она забыла? Я собираюсь спросить ее об этом, но она снова говорит.

— Даже чтобы посмотреть на голосование? — Деревенские жители и фермеры собрались у камня, чтобы решить, что делать с лекарствами, которые приготовили Окер, Ксандер и другие помощники. У них возникли некоторые разногласия относительно того, какое лекарство попробовать первым и что делать дальше.

— Нет, — отвечаю я Анне. — Мне нужно подумать. Кажется, я что-то упустила из виду. Кто-то препятствует лечению Кая, и я никуда не пойду, пока все не выясню.

— Это правда? — спрашивает Анна у врача.

Он угрюмо пожимает плечами. — Возможно, — говорит он. — Но я не пойму, как. Врачи дежурят постоянно. Да и кому в деревне придет в голову вредить больному? Мы все здесь хотим найти лекарство.