Теперь Виктор чувствовал, насколько пропитался подлостью, подобно облаку окружавшей всех, кто так или иначе близок к власти. Теперь и он боялся встретиться лицом к лицу с врагом. Но что делать, он не знал. Нужно было избавить Аннабелль от внимания правителя, а потом тихо разобраться и с Иларием, без лишних свидетелей и возможных обвинений, чтобы всё выглядело, как несчастный случай. Но как?..
— А мы точно не можем просто сказать, что Иларий больше не правитель? — спросил Гаспар. Виктор покачал головой и достал из внутреннего кармана письмо, хотя прекрасно понимал, что ответ ему уже известен.
— Здесь сказано, что он будет отстранён от обязанностей только по прибытии. Да и, к тому же, власть ему даётся только народом.
— Значит, и народ может её отобрать, — предложил Гаспар.
— Предлагаешь нам стать хуже него? — усмехнулся Виктор, про себя отмечая, что идея неплоха. Гаспар лишь неопределённо пожал плечами, но и этого было достаточно. На этом разговор и закончился — пришли деревенские жители и предложили мужчинам помочь вспахать и засеять заново поле.
Вдруг из деревни послышался крик: «Ведьму на цепь посадили!»
25
Пора в путь…
Пора в путь…
«Подожди, дай отдохнуть немного»
Пора в путь.
«Я так давно в пути…»
Но птица не унималась и её щебет продолжал осколками отлетать от каменных стен каморки, в которой держали девушку. Как получилось так, что она оказалась в этой темноте четырёх стен и впервые не пыталась покинуть их? Возможно, Анна и предприняла бы попытку побега, если бы у неё были силы, но теперь даже поднять голову было почти невыносимо. Сколько дней она провела здесь? Один? Три? Неделю? Она пыталась считать дни, но теряла сознание и счёт сбивался. Единственным был вопрос: а ждёт ли её Клод? Мысли о нём всё чаще захватывали её балансировавшее между сном и явью сознание и Анна испытывала горькое отчаяние, как будто уже навсегда потеряла Клода. Словно случилось что-то непоправимое, что она не могла объяснить, и всякую надежду на новую встречу можно было оставить. И всё же слабый огонёк веры в то, что ещё не всё потеряно, продолжал дрожать и светить, хотя все остальные огни погасли. В глубине души Анна уповала на одно чудо, самое последнее, которое поможет ей покинуть заточение, а дальше она справится сама. Жила ведь она как-то раньше без этого волшебства и теперь сможет, но голос разума твердил, что пора уже самой искать выход. Если бы только у неё были для этого силы!
Аннабелль было некого винить в своём ужасном положении, кроме самой себя. Это она поняла на третий день, когда закончились требования и мольбы отпустить её, в тот же день высохли слёзы. Казалось, в её теле не осталось лишней воды, и всё же каждый раз, когда звучал щебет птахи, солёные капли стекали по ничего не чувствовавшему лицу. Тяжёлая дверь приоткрывалась, на полу появлялась тарелка с едой и стакан воды, но Анна отказывалась есть.
— Желаете стакан воды? — звучало в её голове. Голос Илария был очень запоминающимся, только вот ей слышались не мягкие перекаты, которыми он постоянно говорил, а сдавленные выкрики, скрипучий от долгого крика голос, которым он говорил, стоя на эшафоте в день казни короля и королевы.
— Нет, — ответила Анна в день, когда в последний раз пришла проведать правителя и попросить избавить её от постоянного надзора.
— Конечно, я бы с радостью сделал это, если бы был здоров. Тогда я мог бы сам обеспечить Вашу безопасность, — он выразительно взглянул на неё, так что девушка потерялась под его взглядом. Она уже готова была согласиться и, точно заворожённая, уйти, но в последний момент взяла себя в руки.
— Мне не нужна Ваша защита, — уверенно сказала она и, немного подумав, добавила: — И всё же я благодарна Вам за участие. Я вылечу Вас и, надеюсь, это станет достойным завершением нашего с Вами знакомства. Мне давно пора в путь, — при этих словах она улыбнулась немного смущённо, будто совершила ошибку, которая осталась незамеченной. Иларий смотрел на неё в молчаливом несогласии, перекрещенные на груди руки сжались в кулаки, он наклонил голову коротким кивком и исподлобья начал следить за действиями девушки.
Анна достала из кармана небольшой флакон и протянула его мужчине. Правитель скептично осмотрел флакон с таким видом, точно ему нанесли смертельное оскорбление, и перевёл взгляд на повязки.
— Откуда мне знать… — начал он.
— Я уже однажды спасла Вам жизнь, — напомнила Анна.
— Вам определённо нравится такая власть над ней, — хищно оскалился он, сжатая в кулак ладонь упёрлась в бедро, правитель попытался сесть прямо и приосаниться, но это давалось ему с трудом и его величественная фигура от этого выглядела несколько по-животному, точно какой-нибудь зверь со старинного герба занял место человека.
— Я просто не хочу, чтобы Вы запомнили меня неблагодарной.
Она правда не хотела этого, так же как не хотела растерять своей доброты перед лицом человека, прославившегося своей жестокостью, и опуститься до его уровня. Повисло неловкое молчание и девушка решила, что в этот момент прощание будет как нельзя уместно. Она пожелала правителю скорейшего выздоровления и обернулась к двери, но та оказалась запертой. Позади послышался звонкий щелчок — Анна медленно обернулась, перед глазами возникали образы всего, что она могла бы увидеть. Иларий смотрел на неё обледеневшим взглядом поверх дула пистолета. Оружие могло сделать только один выстрел и каков был бы шанс, что он не промахнётся? Но поднимут шум, и хозяева будут точно не на стороне Аннабелль. Единственные, кто могли бы её защитить, исчезнут перед массой тех, кто вдруг пожелает погубить её.
«Пора в путь», — повторяла малиновка, словно не видя, что Аннабелль нужен не очередной призыв, а спасение.
Девушку обвинили в колдовстве. Сперва она пыталась защищаться и оправдываться, потом пыталась сбежать, но и это не помогло — правитель требовал либо её признания, либо повиновения, угрожал и наставлял оружие, но не спешил привести свои угрозы в исполнение. Каждый день он приходил в маленькую тесную комнатку, наскоро освобождённую кладовую, и лично спрашивал у Анны, готова ли она подтвердить обвинение или принять у правителя то, что он называл чувствами. Он обещал увезти её из Шамони и никто никогда не узнал бы о ней, даже если бы она оказалась ведьмой. Та не отвечала; не ела, когда на полу появлялась полная тарелка еды, не слушала ни уговоры, ни крики, и только думала о том, как бы скорее покинуть свою темницу. Череда дней и ночей сбилась, девушка уже не знала, который был день, лишь понимала, что непростительно опаздывает. А птица сидела на окне и повторяла своё неизменное: «Пора в путь».
От голода девушка стала совсем плоха, но, тем не менее, она отказывалась есть, даже когда кто-то насильно пытался накормить её — отворачивалась, давилась и задыхалась. Порой её начинало бить лихорадочной дрожью, по коже как будто разливалась пламя и в его отблесках Анна видела образы, казавшиеся забытыми или никогда не существовавшими. Среди них был и Клод. И девушка с мучительной болью вспоминала, что обещала вернуться к нему. Но их, как прежде, разделяла стена из шипастых стеблей шиповника, и принц, рассвирепев от ослепительной боли, отчаянно пытался преодолеть преграду — бросался прямиком на острые жала шипов, разрывая в клочья руки, лицо. Было ли это сном или очередным видением, посланным ведьмой, Анна не знала; в такие секунды душа её становилась сильнее тела, но недостаточно сильной, чтобы покинуть его темницу.
В очередной раз пришёл Иларий. В последнее время его визиты затягивались: он вставал перед лежавшей на полу девушкой и говорил: долго, сначала спокойно, потом всё громче и срывался на крик, угрожал смертью, потом снова затихал и продолжал говорить спокойно до очередной вспышки гнева. Анна не вслушивалась, ей не хватало сил, чтобы сконцентрироваться на его словах, вместо этого она молча смотрела на него, так быстро выздоровевшего после страшного перелома. При мысли об этом по лицу Аннабелль расползалась широкая улыбка, будто несмотря ни на что девушка оставалась победительницей. Судя по выражению лица и словам, произнесённым чуть слышно, Иларий и не думал оспаривать этот пьедестал. Если бы Анна слушала его, она бы услышала слова, полные раскаяния, и отчаянные признания во всём: в любви, в ненависти, в добрых и злых деяниях, но, столкнувшись с холодной безучастностью, горькое сожаление в нём опять превращалось в гнев. Мужчина кричал и топал ногами, тряс Аннабелль, но та не слышала его, словно что-то в ней умерло, а то немногое, что осталось живым, слышало всё то же: «Пора в путь. Пора в путь. Пора в путь».
