мягкой земле очередным мудрёным вывертом. Да и она перестала замечать, что, верно, не подобает так близко с парнем ей соприкасаться. Негожее дело для дочки князя. Да и вообще для девицы.
Зато голова очищалась быстро от тяжких мыслей. И тело благодарило, получив должные уроки. Звенело всё как будто, наливалось бодростью и силой.
Скоро Брашко разрешил немного передохнуть. А сам отправился до становища — воды принести и проверить, не проснулись ли ещё остальные. Елица пока села на бережку, опустив ступни в прохладную воду. И замерла, улыбаясь чему-то — неведомо. Река омывала ноги, очищая от земли и обрывков травинок: отрок сказал, что поначалу лучше упражняться босиком. Только краем слуха она услышала шуршание шагов позади. И не успела ещё обернуться, как объяли её кольцом крепкие руки, совсем на руки Брашко не похожие.
— Не думал, что ты учиться ратному делу задумаешь, — голос Чаяна влился в уши горячим мёдом. — Ну, сумеешь высвободиться? Покажи, чему Брашко тебя успел научить.
Елица дёрнулась, вцепилась в запястья его и вперёд наклонилась, пытаясь выбить его из равновесия. Чаян лишь качнулся слегка. Засмеялся тихо — и одним рывком на траву опрокинул.
— Я начала только. Первый день сегодня, — проворчала Елица, глядя в нависшее перед ней лицо княжича. Насмешливое, шкодливое даже. Глаза так и искрятся, словно блики Ока в них пляшут. И по губам улыбка скользит, точно ветер: то появится, то пропадёт, уступая серьёзности задумчивой.
— Мне повезло, значит? Что не успел ещё толком тебя ничему научить…
Княжич чуть придавил к земле и склонился. Обхватил за подбородок пальцами и в губы вжался своими, горячими, жадными. Вот же неугомонный, ничего-то его не берёт, не учит терпению. Но кровь, ранее разгорячённая схватками с Брашко, и вовсе по жилам бросилась, словно Перунов огонь. И готова была Елица сгореть от стыда прямо на этом месте, ведь почувствовала вдруг, как тело отозвалось на прикосновение княжича. На поцелуй его подчиняющий, не дающий и шага малого в сторону. Вздрогнуло что-то в груди глухо, вязко — и растеклось жаром по коже. Она обхватила руками шею Чаяна, разомкнула губы сильнее, принимая его, отвечая. Нужна ли борьба эта с собой? Нужна ли борьба с Леденом? Одно терзание сплошное. И страх.
Горячий, живой Чаян захлестнул её волной своего желания неуёмного. Что сама поверила она, что так надо, так хорошо. Смело прошлись руки его по бёдрам вверх, сминая ткань рубахи, влажной от росы и пота.
— Елица, — простонал княжич. — Оттолкни меня. Скорее. Сам не смогу уйти.
Но она раскинула колени, позволяя ему умоститься между. Пронизала пальцами волосы его вьющиеся, сгребая в кулаки, оттягивая назад, чтобы на неё посмотрел. И он взглянул хмельно, бездумно совсем — осталось только в нём одно вожделение расплавленное, наполняющее всего его до краёв. Елица вздрогнула слегка, как накрыла его ладонь её между ног, погладила поверх ткани. И влага тягучая промочила подол, осталась на пальцах Чаяна.
— Ты с ума сошла, — прохрипел он неверяще, надавливая всё сильнее. — Или я?
Медленно огладил по груди отяжелевшей, вскинул подол одним взмахом — и запустил руку под него, осторожно касаясь обнажённой кожи. Припал губами к шее, а после снова ртом завладел, толкаясь языком внутрь всё напористей.
Но вдруг дурман начал отпускать разум. И до того всё неправильным показалось — до дикости. Елица вскрикнула глухо и, уперевшись ладонями в землю, одним рывком отползла чуть назад, выворачиваясь из-под Чаяна. Княжич качнулся вперёд неловко, как потерял опору, и вскинул голову. Вцепился его взгляд непонимающий, обиженный в Елицу, а она ещё больше отстранилась.
— Прости, — пролепетала сухим языком. — Я не знаю, что случилось. Не должно было.
— И это не должно было? — он поднял руку, показывая влажную от её соков ладонь. — Ты, кажется, желала меня сейчас. Хотела, чтобы я…
Он прорычал сдавленно, отворачиваясь. Елица и вовсе краской залилась, стыдом удушливым, ещё чувствуя его руку между ног. Он ведь уже ласкал её там, уже поверил, что и дальше она его пустит. Да она и сама не понимала теперь, как позволила такое. Словно тело её выплеснуло накопленное напряжение в самый неподходящий миг. И сейчас ныло всё, неудовлетворённое. Сердце как будто повсюду колотилось, выбивая слёзы недоумения из глаз.
— Хороша же разминка, — прозвучало от тропинки, что Елица с Брашко нынче на эту полянку протоптали.
Елица обернулась, и коли не сидела бы на земле, так и упала бы, наверное, тут же.
Радим стоял среди осоки — ему по плечи — и губы его подрагивали, готовые изогнуться в нехорошем оскале.
— Радим…
Елица привстала — и только тогда вспомнила, что до сего мига подол не успела толком одёрнуть. Спешно спустила ткань на колени, натянула до щиколоток самых. Радим скользнул взглядом по её лодыжкам, скривился мучительно — развернулся и пошёл назад, к становищу тихому, от которого не доносилось ни единого звука. Она встала быстро и пошла за ним, зная, что оправдаться не сумеет. Но хоть что-то объяснить надо было. Объясниться с мужем, который день ото дня вовсе не становился к ней ближе, но хранил на неё права всё те же.
Он шагал зло, дышал громко — почти на весь лес. Словно секач взъярённый. Елица всё ж догнала его.
— Радим… — за рукав попыталась ухватить, остановить.
Он повернулся резко — и пощёчина звонкая опалила щёку. Елицу назад швырнуло; она сделала шаг, слепо моргая, задыхаясь от вспыхнувшей в голове боли. Взмахнула руками, чтобы не упасть вовсе, и ладонь к скуле ушибленной приложила.
— Потаскуха, — выплюнул Радим, окидывая её взглядом. — От меня нос воротишь, а перед ним ноги раздвинула. Давно с ним спишь? Или с обоими по очереди ложе делишь?
И тут постыдиться бы за свой вид встрёпанный, за пятна влажные на подоле — и правда ведь, словно девка какая беспутная выглядит. Да только отчего-то перед Радимом не стыдно было. Перед Чаяном, перед собой — да… но не перед мужем, от любви к которому осталась только дыра внутри. Елица уставилась на него бездумно, не в силах даже ничего ответить. Исказилось лицо мужа и вовсе до неузнаваемости: ни единой черты знакомой. Чужой человек, неведомый ей. Опасный. Теперь казалось, что любого из Светоярычей она знает лучше. И доверяет им больше.
— Ни с кем не сплю. Но теперь и не тебе судить меня, коли вздумаю.
