Поворачиваюсь лицом к площадке и принимаюсь разглядывать танцующих. Разноцветные лучи прожекторов высвечивают их силуэты – красные, зеленые, голубые, белые, оранжевые. По стенам проплывают яркие звездочки. Благодаря стеклянной платформе, на которой я стою, мне кажется, будто я парю в воздухе. У меня под ногами толпы людей, залитых огнями, и все громче играет музыка. Чем дольше я рассматриваю танцующих женщин, тем яснее мне становится, насколько благодарна я должна быть Дейдре за ее чувство стиля. На большинстве из них наряды, вызывающие у меня стойкие ассоциации с оловянной фольгой. Все это великолепие переливается розовым, зеленым и светло-голубым. Их туалеты дополняют туфли на высокой платформе с пятнадцатисантиметровыми каблуками и массивные ожерелья из жемчуга, весом на вид не меньше тонны. Большинство перестарались с макияжем и теперь выглядят так, словно попали под действие радиации. Их зубы светятся потусторонним сиянием.
Несколько жен тянут меня на танцпол. Я не сопротивляюсь. Отличная возможность попасть в камеру. Вдобавок это гораздо лучше, чем танцевать с их мужьями. Хоть повеселюсь немного. Большинство из них, как и я, совершенно не умеют танцевать. Держась за руки, мы извиваемся, словно в приступе судорог, украшения ритмично постукивают друг о друга, и музыка заглушает наш смех. Я всегда боялась наступления новогодних праздников, в первую очередь из-за Сборщиков, конечно, ну и переживала постоянно, что в наш дом могут вломиться. Но здесь я в безопасности. Мне ничто не мешает вдоволь наслаждаться едой, этим платьем, музыкой. Могу хихикать над своими неуклюжими попытками изобразить что-то похожее на танец. Слуги разносят подносы с напитками в мерцающих неоном бокалах. Не переставая двигаться, я хватаю один из них и выпиваю залпом. От алкоголя по телу тут же разливается приятное тепло. Должна признать, что благодаря этой вечеринке мне немного полегчало.
В этой бесконечной череде празднований что-то определенно есть. Неважно, развеселая ли это встреча фальшивого Нового года или открытие недавно построенного здания, основная идея универсальна – чествование жизни. Наслаждайся ею, пока можешь.
Внезапно гаснут огни, музыка стихает, и голос в динамиках сообщает нам, что до полуночи всего одна минута. Танцпол пустеет почти мгновенно: все жены поспешно отправляются на поиски своих мужей. На несколько секунд я остаюсь там в полном одиночестве, но тут вдруг Линден, схватив меня за руку, тесно прижимается к моей спине.
– Ах, вот ты где, – шепчет он. – Я тебя весь вечер ищу.
– А где твоя подружка? – вырывается у меня прежде, чем я успеваю прикусить язык.
– Кто? О чем ты вообще говоришь?
– Ни о чем, – отвечаю я, пока он разворачивает меня к себе лицом. – Я просто забыла, что у тебя слабость к блондинкам.
– А, ты о ней, – доходит наконец до него. – Ее свекор – подрядчик, с которым я работаю. Подумал, что будет полезно поддерживать с его семьей хорошие отношения.
– Ну тогда ладно, – смягчаюсь я, не отрывая глаз от висящего на стене гигантского экрана, который отсчитывает секунды, оставшиеся до полуночи. Двадцать… Девятнадцать…
– Не злись, – говорит Линден, сжимая мои вспотевшие в черных перчатках руки. – Мне тоже было неприятно наблюдать за тем, как ты танцуешь с ее мужем. Вообще-то я собирался извиниться и отвести ее к нему, как только закончится песня, но ты как сквозь землю провалилась.
Десять… Девять…
Он нежно приподнимает мою голову за подбородок, заставляя взглянуть на него. Из всех Распорядителей и Комендантов, присутствующих в этом баре, только ему позволено дотрагиваться до меня подобным образом. Не важно, нравится ли мне это, ближе его у меня здесь никого нет. Рядом с ним, даже находясь так далеко от дома, я чувствую себя под защитой.
– Ты единственная блондинка, к которой я питаю слабость, – заверяет меня Линден. Это звучит так умильно, что я не могу удержаться от смеха. Он смеется в ответ, потом берет мое лицо в свои ладони и говорит: – Я люблю тебя.
Три… Два… Один…
Он целует меня среди сотен липовых фейерверков и поддельных звезд. Мы вместе вступаем в этот фальшивый Новый год. И в тот момент, когда все вокруг кажется сном, мне не приходит в голову ничего иного, кроме как ответить ему:
– Я тоже тебя люблю.
Мы возвращаемся с вечеринки лишь под утро. В окно моей спальни струится голубоватый свет. Дверь напротив распахнута настежь. Я слышу дыхание Сесилии, шорох атласных одеял, когда она переворачивается во сне. В соседней комнате ни души, из нее не раздается ни звука. И каким-то образом именно эта мертвая тишина не дает мне уснуть. Проворочавшись некоторое время в постели, пересекаю коридор и толкаю дверь в спальню Дженны.
Она отворяется со скрипом. Утренние лучи падают на аккуратно застеленную кровать. На ночном столике все еще лежит один из сентиментальных романов в дешевой бумажной обложке, которые Дженна так любила. Это единственное свидетельство того, что здесь кто-то жил. Вложенная в книгу обертка от конфеты, служившая закладкой, отмечает последнюю прочитанную Дженной страницу.
Даже запах ее исчез, та легкая воздушная смесь духов и лосьонов, вдохнув которую слуги неизменно заливались смущенным румянцем. В ее последние дни этот аромат перебивался тяжелым запахом мази, которой Эдер натирал грудь Дженны, чтобы ей было легче дышать. Сейчас в комнате не пахнет даже лекарствами. Пылесос стер с ковра отпечатки ее ног, удалил следы каталки, на которой увезли тело.
Замираю в ожидании. Вдруг мне удастся хоть краем глаза увидеть ее тень, услышать голос. Когда умерла Роуз, ее присутствие ощущалось в апельсиновой роще на протяжении нескольких месяцев. И пусть я могла поддаться игре своего воображения, это все же лучше, чем ничего. Но если дух Дженны пока не покинул нашу бренную землю, он точно не здесь. В гладкой поверхности зеркала отражается лишь мир живых.
Отбрасываю край одеяла и забираюсь в ее постель. Простыни пахнут, словно ими еще никогда не пользовались. Возможно, так оно и есть. Белые в маленький красный цветочек, я бы их запомнила. Куда-то пропало и ее атласное одеяло, у него на уголке было пятнышко от вишневого сока. Дженны больше нет. От нее не осталось ничего, кроме книги на ночном столике. Я так и не узнаю, что произошло с ней тогда в подвале Вона. Мы не убежим вместе, и она не увидит океан, никогда больше не станцует и не вздохнет полной грудью.
Утыкаюсь лицом в матрас, в то самое место, где она умерла, и представляю, будто ее пальцы касаются моих волос. У меня не сразу получается вспомнить ее голос.
