так вышло, Волк, что тебе не для кого жить?
— Есть племя и ты. Мало?
Я пожимаю плечами. Не знаю. В любом случае, станет меньше.
— Почему мне нельзя знать, как тебя зовут?
— Когда кто-то произносит твое имя — это дает ему власть, Волк. Делает ближе. Позволяет позвать. Управлять. Наши имена знают только Боги и матери. В моем случае девочки и Кала.
— Кала?
— Она пришла сама. Ардар однажды отправился в тихие земли и взял меня. Наверное, она пришла за мной так же, как та химера. Без нее я бы не смогла оставить девочек. Я только ей верю так безоговорочно. След укуса на плече — ее. Связь на крови теснее, крепче.
— А если я тебя укушу?
— Не знаю… — Я разворачиваюсь к нему, очерчиваю пальцем извечно хмурые брови. Он шутит, но я правда не знаю: — Кровь связывает иначе, чем клятвы. Кала движима древними инстинктами, ей несколько тысяч лет, она не ценит слова, почти не использует их. Я даже не знаю, как именно нас связал укус, но благодаря ему она может приходить. Выдохнув, я снова ложусь на спину и смотрю в тяжелое зимнее небо. — Мне нужно идти, Волк.
— На Запад?
— Нет. Хозяйка сказала, что одна женщина нашла способ отказаться от клятвы, она живет где-то на берегу реки Тарн, попробую отыскать.
— Я пойду с тобой, — говорит Туман, натягивая одежду. Он не ждет согласия или одобрения, просто сообщает. — Поймаю кого-нибудь на завтрак. — и, отбросив одеяло, уходит, дозволяя мне все обдумать и привыкнуть. К моменту его возвращения я полностью собрана и изучаю карту, пусть неверную, выбираю путь к реке. Мы не заговариваем друг с другом, пока он зажаривает птицу, а я строю маршрут, и только когда приходит пора садится на лошадь, спрашиваю:
— Почему одна?
— Не был уверен, что не прогонишь, — нехотя признается Туман. — Кланяться будешь?
Он помогает мне сесть верхом, забирается сам, и мы трогаемся с места. Сейчас я прижимаюсь к нему всей спиной. Первые несколько часов двигаемся по солнцу, позже — используя в качестве ориентира выступивший над деревьями пик горы. Туман держится спокойно, и наверняка, в отличие от меня, уже представляет, что будет дальше. Но надо отдать ему должное, никакого давления или навязывания. Возможно, он действительно боится оказаться вторым Ардаром, а может, просто понимает, что я в замешательстве. Он не касается меня более необходимого. Я страшусь обмануться, позволить себе лишнюю привязанность, то, что помешает мне поступить правильно, когда с девочками случится беда. Только и всего.
Размышляя, я постоянно прислушиваюсь к ветру, пропуская его сквозь пальцы, надеясь услышать шум реки, и осматриваюсь.
В момент, когда я бросаю беглый взгляд по правую сторону, мое больное ненавистью сердце екает и сжимается в груди.
— Стой, Волк.
— Туман, — поправляет он, но я тяну лошадь за гриву, выпутываюсь из его рук и спрыгиваю в снег. — Что опять?
Я пытаюсь вспомнить. Это сложно. Много лет минуло. Все было другим, деревья казались выше, корни, торчавшие из-под земли, с половину моего роста. Я закрываю глаза, ищу чистые воспоминания, без примеси фантазии. Мох вырос по всей глыбе, но это все еще тот самый камень. Река должна быть справа.
— Жрица, — зовет Туман, и я оглядываюсь, отступая в глубину леса. Наверное, есть на моем лице, в моих глазах что-то такое, что заставляет его не спрашивать, а просто идти следом.
Я продираюсь сквозь ветки, кусты стали гуще, они царапают замерзшие щеки, мимо поляны с заснувшими на зиму земными звездами. Уже недалеко. Но только спустя несколько сотен шагов я останавливаюсь и долго всматриваюсь в очертания дома. Снег рядом вытоптан, из трубы под крышей вьется еле заметный дымок. Туман останавливается рядом и спрашивает:
— Ты знаешь, кто здесь жил?
— Я.
Чудовищная тоска стискивает грудь так, что не выходит вдохнуть. Я и надеюсь, и не желаю всем своим существом верить в открывшееся. Там может ждать меня спасение и самое страшное предательство. И плохо, и хорошо.
— Жрица, — осторожно зовет Туман и берет меня за руку. Тоже догадывается.
— Пойдем, — голос звучит хрипло, пальцы дрожат, но я все равно иду к двери, за которой угадывается свет огня. Я стучу трижды и разжимаю кулак, на костяшках остаются мелкие царапины. От дома веет теплом, а мне холодно. Скрипнув, дверь открывается, и, набрав воздуха, я поднимаю взгляд от сапог.
Она стоит, не пряча глаз. Сначала смотрит на Тумана, после на меня.
— Ты выросла очень красивой.
Голос остался прежним, ровно таким, как я его помню. И глаза.
Она отступает, пропуская нас внутрь. Я обхожу половицу, которая тут же скрипит под ногой Тумана. Где-то здесь должна была остаться лужа крови от Птахи. Странно, что весь дом не пахнет Смертью. Сколько лет нужно, чтобы из стен ушел ее запах?
Комната наполовину пуста, все тот же стол и два стула, печь, полки с посудой. Даже моя чашка по-прежнему стоит на месте. Нет только коврика у порога, вероятно, вся кровь Птахи впиталась в него. За пологом маленькая комната с двумя кроватями: детской и взрослой. Я веду рукой по старому покрывалу — все еще колючее. У изголовья сидит сшитая из лоскутов игрушка. У нее было имя, я пытаюсь вспомнить. Что-то простое, как Птаха, только бессмысленней.
— Здесь все как и раньше, ты помнишь? — говорит она.
— Я продала их, — зачем-то отвечаю, хотя ни в одной из сделок с Забвением я не торговала домом и ею. Берегла. Надо было отдать, пока было ценным. Медленно обводя взглядом комнату, я погружаюсь в воспоминания о детстве, где всегда было тепло, ярко. Игры у реки и с Птахой, завтрак, приготовленный еще до моего пробуждения, колыбельные на ночь. Мне кажется все остальное ненастоящим, сном, который должен закончиться. Я путаюсь, теряюсь:
— Волк!
— Да, — тут же откликается он, стоя за спиной. А мне казалось, он остался в большой комнате. Я протягиваю к нему руку, и он сжимает ее. Заземляет меня. Не дает заблудиться в прошлом. Он здесь и сейчас, я с ним. Туман гладит большим пальцем шрам на моей ладони. Я касаюсь живота там, где меня разрезал Ардар.
Хорошо. Ладно. Все это было. Мне давно не снятся сны.
Я нервно облизываю губы и смотрю в лицо Тумана. Он встревожен, потому что я опять веду себя непонятно.
— У печи есть подставки, можно просушить вещи, — ровным голосом произношу я, совладав с собой, и решаюсь посмотреть на нее: — Ты позволишь?
— Конечно, — ее голос тоже спокоен, будто я всего-то выходила
