Меркат не ожидал, что женщина сбежит. Что-то задержало всю компанию в этом городе, потому что выехали только в полдень.
Еще глазастые служанки увидели, что лорд явно писал письма — на столешнице остались брызги чернил. “Торопился кому-то что-то сообщить”, — решило дварфо.
Аларик с дварфо решили разведать квартал Горчичников днем и поболтаться по разным злачным и не очень местам.
Нам с Секирд досталось пройти по маленькому рынку и по рядам лавочек, послушать, что говорят разные существа. “Берлиэль” и “ее воспитанник” предстояло сделать то же самое, только в более дорогих заведениях, которых в этом городке было не очень много, но путешествующая эльфийка решила познакомиться с Вавлиондской провинцией, и под этим предлогом могла заводить самые странные разговоры.
За следующие несколько часов мы с Секирд обошли едва ли не всю Идолту, переговорили с тремя дюжинами существ, попробовали и съели на рынке столько всего, что меня начинало подташнивать, а Секирд сообщила, что на сметану смотреть не может. Мы обзавелись куском серого полотна на нижнюю юбку, рубахой для Секирд (и правда — не помешает), глиняной свистелкой и грубо вырезанным всадником. За сведения приходится расплачиваться покупками, но ничего не поделаешь.
Вернувшись, я освежилась, обтеревшись водой из ведра, которое принесла добрая Секирд, помогла ей сделать то же самое, и мы растянулись на кроватях в ожидании остальных.
Перед тем, как сесть ужинать, Секирд с Лавронсо снова взялись за инструменты — не разочаровывать же публику. Аларик, пока ходил по городу, разжился флейтой, собранной из набора небольших дудочек — как он мне когда-то рассказывал, на этой флейте играют гоблины, пастухи предгорий. Никто не удивился, что полугоблин Дерик умеет с ней обращаться.
Аларик-Дерик что-то шепнул дварфо, и они заиграли. Я вцепилась зубами в край кружки с элем. Зачем ты со мной так?!
Затаив дыхание, таверна слушала, как над горной долиной парит орел, и ветер трепещет в перьях расправленных крыльев, и будто вместо покрытых пятнами стен вокруг развернулся голубой простор с зубчатой грядой, кое-где тронутой редкими лоскутками облаков, и восходящий поток уносит птицу туда, в звенящую высь, и вот она пропадает из виду, оставляя нас, бескрылых, бессильно смотреть ей вслед.
Я украдкой утерла слезы, опасаясь, что меня неправильно поймут, но зря — носами шмыгала добрая половина посетителей. Хозяйка поднесла всем троим музыкантам по кружке, они дали публике прийти в себя и ухнули что-то разудалое, где флейта Дерика пела вторым голосом, сплетаясь со скрипкой Секирд.
Лавронсо поглядывало на меня будто бы недовольно.
Закончив выступление, Аларик с Секирд присоединились к давешней зелено-коричневой компании, Лавронсо помахало дварфам, которых сегодня пришло заметно больше. Убедившись, что никто против не будет, Лавронсо позвало меня за стол с новыми приятелями. Что-что, а наводить мосты дварфо умело. И вот уже дварфы-подружки принимали его за своего, вернее, свою — Лавронсо во всеуслышание объявило о желании определиться женщиной. Меня, конечно же, включили в женский круг. Хозяйка принесла “девочкам” четыре кружки эля с ягодной ноткой, и потек женский разговор. Обменялись рассказами про обновки, поговорили о мужчинах, застращали Лавронсо, чтоб до тех пор, пока “определение дозреет”, ни-ни. Надавали будущей дварфе советов, как избежать “туров винторогих”, когда время придет. Поспорили, когда лучше рожать первенца: в пятьдесят или потянуть до восьмидесяти, и тогда уже всех махом, один за одним. Обсудили, что лучше подходит под зеленые глаза — хризолит или малахит. Я вставила свои два слова, что нужно подбирать под оттенок: если больше в орех, тогда хризолит, а если с синевой, тогда малахит. Меня зауважали.
Лавронсо кивнуло на подвеску, что болталась на шее дварфы:
— О, что-то новенькое, я таких не помню.
Та сняла кожаный шнурок и протянула нам рассмотреть получше. Дварфо принялось вертеть в руках рогатый полумесяц с переплетениями узорной филиграни внутри и полупрозрачным белым каменем.
— Кто-то из Адуляров выискал в старом манускрипте рисунок женского амулета в виде месяца, ну и обрадовались, у них же второе имя Лунные. Теперь мода у нас в Синих горах на их подвески, и положены лунницы только девочкам, — довольно усмехнувшись, дварфа погладила бакенбарды.
— Неужто у мужиков не появилось своих знаков? — поинтересовалось Лавронсо, возвращая дварфе подвеску.
— А им зачем? — удивилась она. — Будто мужикам мало того, что у них болтается.
Дварфы расхохотались, и я не стала отрываться от компании.
Кто-то вспомнил юность, и дварфы принялись делиться похождениями молодости. В отличие от людей, дварфы пускались в приключения без различия пола, верней, многие приключения состоялись до возраста определения. Дамы хвастались, кто в какую опасную шахту забрался, кто пошел втроем на двух троллей, кто застрял в степи на сломанном драндулете. Последняя история позволила мне зацепить нужную тему.
— Эх, — мечтательно возвела я глаза к бревенчатому потолку, — кабы у нас, у людей, бабы тоже на мобилях кататься могли! Я бы… ух! Только б меня и видели.
Дварфы сочувственно покачали головами:
— Ох уж эти мужланы ваши человеческие… Может, пристроим тебя за дварфа какого?
— Э! Она мне еще два месяца отработать должна, — возразило Лавронсо и тут же вжало голову в плечи под шквалом возмущения, мол, сестру свою гнобишь, жизни не даешь.
Успокоились дварфы, только когда Лавронсо пообещало, что как два месяца пройдут, подыщет мне какого-нибудь дварфа из приморских.
— Молодого тебе не надо, — рассудительно советовала самая старшая дварфа. — Возьми, кому полторы сотни исполнилось. Они непривередливые, как раз вместе и доживете. И на мобилях тебя научат. У нас мобили завсегда получше человеческих будут, хоть они десять цехов построят.
— Неужто строят уже? — будто бы для поддержания разговора поинтересовалась я и краем глаза увидела, как Лавронсо напряженно глянул на дварфу, а потом на меня со значением. Быстро, пока дварфы не удивились его мимике, рявкнула: — Чего уставилось? А вот выучусь на мобиле, и не зыркай мне тут!
Дварфы одобрительно засмеялись.
— Да говорят, где-то в здешних местах и строят, только где, кто ж знает. Нам-то неинтересно, а людишек, кто любопытствовал, чем-то шуганули.
— Это понятно, боятся этой… как ее… курекции, — глубокомысленно выдала я.
— Конкуренции, дура-баба, — зло буркнуло Лавронсо, понимающее, что едва не выдало наш интерес.
— А ты не шуми тут, неопределившееся, — нахмурилась старшая дварфа. — Вот когда взаправдашней дварфой станешь, тогда и голос подымай. Не то живо сейчас к мужикам пойдешь.
Лавронсо, решив спасать положение,
