Моя одежда лежала там, где монарх снял ее с меня: на диване и рядом с ним. Рассудив, что идти мне близко, я надела лишь платье. Остальное же просто свернула и решила донести в руках. И, сунув ноги в туфельки, я на цыпочках направилась к выходу из покоев…
— И как это понимать, ваша светлость? — послышался из-за моей спины хрипловатый со сна голос.
Я обернулась и встретилась взглядом с государем. Он хмурил брови, но был взлохмачен, глаза не утратили поволоку сна, а еще он был совершенно наг. И я, на миг поджав губы, чтобы сдержать рвущийся смех, сдалась без долгого боя и расхохоталась в голос.
— Вот как, — отметил государь мое веселье и расправил плечи. — Я спрашиваю, куда ты уходишь?
Еще посмеиваясь, я смахнула с глаз набежавшие слезы и ответила:
— В свои покои, разумеется.
— Разве ты уже не в них?
— Нет, — ответила я, пожав плечом. — Здесь я провела ночь, теперь возвращаюсь к себе.
— Провела ночь? — брови монарха взлетели вверх.
Он уже успел приблизиться ко мне, и я улыбнулась:
— Да, чудесную ночь. Ты постарался на славу, благодарю, — и, поцеловав его в уголок губ, отступила. — А теперь мне надо успеть привести себя в порядок. Скоро прибудут дети.
Развернувшись, я направилась к двери, но меня остановил изумленное:
— Так ты использовала меня? Шанриз!
Вновь обернувшись, я спросила:
— Разве тебе не понравилось? По мне так всё было замечательно, и я вновь благодарю тебя за эту ночь.
— Стой, стой, стой! — король нагнал меня, когда я уже взялась за ручку двери. — То есть мы не помирились? Ты просто удовлетворила свои желания с моей помощью?
Моя улыбка из вежливой стала широкой и жизнерадостной, и Ив протянул:
— Мерза-авка-а, — и было в этом слове больше восхищения, чем гнева. Впрочем, голый и взлохмаченный король был вовсе не страшным, даже если бы и разгневался. Он сжал мою руку, лежавшую на ручке двери, переместил ее себе на плечо, и сам обнял за талию. — Быть может, попользуешься мной еще немного?
— Нет времени, милый, — ответила я и, поддев пальцем кончик его носа, все-таки приоткрыла дверь.
Государь тут же захлопнул ее и заступил дорогу. Его ладонь скользнула по моей спине, и сжалась чуть ниже нее.
— А если я хорошо попрошу?
— Нет, — осталась я неумолима, после убрала его длань и отступила на шаг, чтобы сохранить расстояние. — Времени осталось мало, а сделать еще надо много. И если ты будешь настаивать, то нарушишь свои обещания, а как мне тогда тебе доверять, если твоего терпения хватило ровно до первой близости?
— Проклятье, — проворчал король, но остановился. — Зачем Боги дали человеку язык, если он мелет столько всего лишнего? Хорошо, — объявил он, скрестив на груди руки. — Ты права, я дал обещание не давить, не неволить и терпеть, сколько нужно. Но я думал, что мы…
— Помирились, — кивнула я. — И это было не вчера. Однако я останусь в тех покоях, где живу сейчас, пока не пойму, что хочу вернуться в твои.
— Но я хотя бы могу надеяться, что ты мной еще… — Ив криво ухмыльнулся, — попользуешься?
— Разумеется, — пожала я плечами. — Больше-то мне некем пользоваться…
— Еще бы было, — фыркнул ревнивец.
— И когда я решу это сделать, ты узнаешь первым, — оставив его реплику без внимания, закончила я. — А теперь доброго дня, Ваше Величество. Встретимся позже.
— Хоть поцелуй! — возмущенно воскликнул государь, и я, послав ему воздушный поцелуй, наконец, покинула королевские покои.
Настроение мое было восхитительным, а при воспоминании об изумленном: «Ты меня использовала?» – и вовсе губы кривила усмешка. А вскоре мне уже было не до ущемленного королевского самолюбия. Приведя в порядок, я оделась и села к зеркалу, чтобы Тальма причесала меня.
— У вас опять глаза светятся, — улыбнулась мне в зеркальное отражение камеристка. — С тех пор, как вы вернулись ко Двору, у вас пропали из глаз огоньки, а сейчас опять загорелись. Вы простили государя?
— Нет, конечно же, — ответила я. — Предательство простить нельзя. Сейчас я смирилась, однако вряд ли когда-нибудь забуду. Разве что он докажет, что стоит моего доверия. Тогда придет и прощение. Но мы помирились и снова сближаемся. А то, что глаза светятся… он позабавил меня. Но этого я тебе уже не расскажу.
Вскоре пришел лакей с приглашением на завтрак от монарха. От него я отказалась, сославшись на занятость. Тальма уже успела позаботиться об утренней трапезе, и я наскоро поела между умывальней и одеванием. Лакей ушел, но вернулся через несколько минут с запиской:
«Если я сегодня кого-нибудь придушу, в этом будет только твоя вина».
Усмехнувшись, я быстро написала ответ:
«Не стоит вешать на меня свои грехи, тем более душегубство. Богам известно, что я на него не способна».
После этого покинула покои, но на лестнице меня догнал тот же лакей с новой запиской:
«Ваша светлость, вы раздражаете меня до невозможности, потому задушить я хочу уже только вас».
Прочитав, я хмыкнула и посмотрела на лакея:
— Передайте Его Величеству, что я приняла к сведению и постараюсь более не оставаться с ним наедине.
— Слушаюсь, ваша светлость, — склонил голову лакей и отправился передавать мой ответ.
Умиротворенно вздохнув, я продолжила свой путь. Времени до приезда моих детей оставалось не так уж и много, а мне нужно было проверить готовность к их приему, и потому с королем в это утро мы более не увиделись. Разве что получила очередную записку с угрозой:
«Душа моя, если для встречи наедине понадобится пустой дворец, он таким станет. Придворным придется ожидать под воротами. Ты слишком добра, чтобы допустить изгнание».
— Он чересчур хорошо обо мне думает, — усмехнулась я и оставила послание даже без устного ответа.
А потом приехали дети, и мне стало не до короля. Два больших дорожных экипажа остановились перед воротами в резиденцию, и первой ступила на землю Лакаса баронесса Тенерис. Впрочем, в Лакас юные тибадцы приехали еще вчера вечером. Путь был тщательно рассчитан, чтобы они успели добраться до темноты в один из ближайших к резиденции городов. Там и заночевали. А сегодня отправились на встречу со своим государем. Кроме матушки их сопровождали лакеи и двое воспитателей, но они остались в гостинице, а во дворец прибыла только ее милость.
Я издалека наблюдала, как матушка, подобно наседке, собрала своих цыплят разных возрастов, построила парами и, взмахнув рукой, первой направилась на покорение королевского дворца. Ее милость теперь более всего напоминала полководца, за которой шли ошеломленные и притихшие солдаты.
— Какая прелесть, — шепнула графиня Энкетт, стоявшая рядом со мной. — Какая восхитительная прелесть.
— Да, — кивнула я с улыбкой и направилась навстречу баронессе и ее подопечным.
По цветам платьев я легко различала, откуда прибыли ученики. Были здесь и девочки, и мальчики, и юноши, и девушки, которым полагалось пока скрываться за высоким забором. Однако я решила, что мы не станем лишать девиц заслуженной награды из-за устаревших традиций. Быть может, патриарх после и отчитает меня, но это будет после, а пока балом правила я. А я считала, что традиции придумывают люди, а не Боги, и значит, даже такие старые правила могут быть однажды отменены. Почему бы мне и здесь не стать первой? И я сделала решительный шаг вперед. В нарушении традиций, я имею в виду.
Что до шагов навстречу моим детям и матушке, то их я и не думала останавливать. И когда приблизилась, ее милость, подняв руку, остановилась. Она шагнула в сторону, и дети поприветствовали меня. Девочки присели в реверансах, а мальчики, заложив левую руку за спину, почти слаженно сделав шаг назад левой ногой, склонились.
— Доброго дня, дорогие мои юные тибадцы, — произнесла я, ответив поклоном.
— Доброго дня, ваша светлость, — нестройным хором ответили мне дети.
— Доброго дня, ваша милость, — поздоровалась я с матушкой.
— Доброго дня, ваша светлость, — важно ответила родительница. — Ваше сиятельство.
