— Да, — хрипло то ли с угрозой, то ли с обещанием ей на ухо, и скользнул пальцами по влажному белью. Такая мокрая. Кайф. — От тебя пахнет медом, Воронова. Очень вкусно.
Славка заерзала, задвигала бедрами. Частое-частое, рваное дыхание, тягучий, как патока, стон откуда-то из самой груди. Дрожь по всему телу.
— Гор, — захныкала Славка.
И я накрыл вторую грудь рукой, играя с сосками, снова кусая аккуратное ухо, опять шею, потираясь о нее членом, ощущая собственной кожей ее горячую, жаркую после моих поцелуев.
— Гор, пожалуйста! — она задвигала бедрами, вторя моим движениям, попробовала вывернуться. Но я только крепче прижал ее, надавил ладонью на спину, опускаясь вниз, стягивая зубами последний мешающий клочок ткани.
— Хочу тебя попробовать, — улыбнулся, касаясь, оглаживая бедра руками.
Славка только всхлипнула. Тонко так. Пробирает.
А я дорвался до нового лакомства. Ее вкус растекся на языке, шарахнул прямо в мозг. До рыка, до нехватки воздуха и боли в легких.
Воронова вскрикнула снова.
Охренительно мокрая, охренительно возбужденная, охренительно горячая. Я пил ее, собирал языком влагу, прикусывал зубами сосредоточение желания. А она дрожала, стонала и всхлипывала все чаще и чаще. Наверняка закусывала губы, расставляя ножки соблазнительные все еще в чулках шире. Так правильно.
Моя Лава.
Требовательная. Готовая полностью.
И когда влаги стало еще больше, когда она застонала громко, когда заметалась и задрожала сильнее, я все-таки с сожалением оторвался, оставляя вместо губ и языка собственные пальцы, продолжая другой рукой поглаживать бедра. Чтобы успокоить немного, чтобы продлить общее удовольствие.
Славка развернулась моментально, рванула ремень брюк, толкнула меня к дивану. Губы истерзанные, искусанные в кровь, капельки пота по всему телу, острые темные вершинки груди. Эти изгибы гитарные.
Я стащил с себя оставшуюся одежду, притянул ее к себе и наконец-то оказался внутри, хватая губами сосок. Одним движением, до упора в нее, резко. До пошлого влажного шлепка. Заводящего еще сильнее, стирающего реальность напрочь.
Выйти и снова вдолбиться до основания. Яростно и дико, с рычанием, рвущимся из самой глотки. Низким и протяжным.
— Гор! — Лава выгнулась, тут же нависла, приподнимаясь, упираясь руками в спинку дивана по обеим сторонам от моей головы.
Жаркая и тесная, идеальная.
Запрокинула голову, закрывая глаза.
А я продолжал вколачиваться в нее, втискивать в себя, сжимая руки на талии до синяков, наблюдая за реакцией, ловя малейшие изменения, проглатывая ее наслаждение.
Снова, снова и снова.
— Давай, Лава, — прохрипел, кладя руку на затылок, сжимая шею, притягивая, чтобы впиться в рот. Хотел Славкины стоны в себе. Дыхание.
Надавил пальцем на клитор. И проглотил крик ее оргазма. Ощущая, как она вся натянулась, как сжалась вокруг, как сильнее стиснула коленями мои бедра. И задрожала, забилась, падая на меня, всхлипывая отчаянно. Такая тесная, что почти невозможно двигаться. Такая жаркая, что крыша едет.
Мне хватило пары драных, резких движений, чтобы провалиться следом. Оргазм выкрутил мышцы, пролился кислотой, ртутью по венам. Вскрыл.
Я успел только прижать к себе Славку крепче, сжать челюсти до хруста. И разлетелся на жалящие осколки.
Мать твою…
У меня ушла целая вечность на то, чтобы прийти в себя, чтобы начать соображать, чтобы просто глаза открыть, подпуская реальность немного ближе.
Сердце Лавы колотилось все еще судорожно, дыхание было все еще рваным. Вокруг нас запах секса и пота. И я нашел ее губы, приподнимая голову за подбородок. Поцеловал. Так, как хотел с самого начала: долго, очень долго. Поднял Воронову на руки.
— Гор? — промурлыкала она ленно-удивленно.
— У нас еще несколько часов в запасе, Лава. Ты же не думаешь, что я собираюсь спать? — ответил, утаскивая Славку в спальню. Она только приоткрыла соблазнительные губы. И я снова прикусил нижнюю.
Будить Воронову было охренительно приятно.
Стаскивать с нее одеяло, следя за тем, как открывается обнаженное тело. Выписывать узоры на коже, целовать, прикасаться к плечам, шее, животу. И смотреть, как нехотя возвращает мне ее сон, как появляются мурашки там, где я прикасаюсь, как она приоткрывает истерзанные мной губы, как меняется дыхание. Как дрожат ресницы.
Ее улыбка ленивая, движения томные и тягучие, как она сама. Слава повела плечами, подбородком, медленно перевернулась, все еще не открывая глаз.
— Пора вставать? — промурлыкала, пряча лицо на моей груди, закидывая на меня тонкую руку. И ногтями провела невесомо. Колюче, остро, круто.
— Да, если не хочешь опоздать на завтрак со своими, — голос был хриплым и почти раздражающе довольным даже для меня самого. Сытым.
— А если хочу? — она прижалась теснее, натянула повыше одеяло. Промурлыкала что-то еще, то ли снова потерлась, то ли почесала о меня подбородок.
— Ты кошка или лиса, Воронова? — улыбнулся, зарываясь носом в макушку. — То мурлычишь сладко, то ворчишь.
— Я ленивец, — раздалось приглушенное, а ее дыхание щекотало кожу. — Загнанный жизнью в обстоятельства несовместимые с комфортным существованием. И не хочу никуда идти. Давай не пойдем, а? Сами справятся. Они дурные, но уже не маленькие, — и подняла на меня взгляд. Всем телом прижалась. Тесно, близко. Шкрябнула ногтями по шее.
Невозможная Славка, просто рассматривать ее вот так, прижимая к себе, тоже охренительно приятно.
Поплыл ты, Ястреб. Вляпался так, как никогда раньше.
— Ты все правильно сказала, они дурные, — ответил, убирая спутанную прядь с острой скулы. — Сюда ведь припрутся, потом ко мне, потом к Энджи полезут, — я перекатился на спину, утягивая Славку на себя. Поглаживал спину, руки, тонкую талию.
Мне, как и ей, чертовски не хотелось двигаться, куда-то идти, вообще из кровати выбираться не хотелось. Урвать, украсть это время.
Хотелось вместе позавтракать, вместе принять душ и снова вместе завалиться в кровать, или на диван, или на кухонный стол, или на подоконник, в душ снова можно… У меня, конечно, завалиться. Не здесь и не у нее.
Ночью было сразу несколько сообщений от анона. Все в том же духе — он ждет не дождется встречи, как и его долбаный подарок, чем бы он ни был. Хрен знает, где ждет, потому что Черт ничего не нашел. Ни в квартире, ни возле. А значит, подарок пока у урода, и отправит он его, как только Воронова будет в доступе.
Само собой, меня это не устраивало.
Но и показывать мудаку, что Лава теперь не одна — заставить насторожиться.
— Ты жестокий, — вздохнула Славка. — Варианты?
— Есть один, но он тебе не понравится и похож на говнокод. Савельев, Андрей, Хорос, Борисыч и Ира точно поймут, — поцеловал ее коротко.
— Знают, да? — наморщила Воронова нос.
— Борисыч и Тарасов точно, остальные сильно подозревают, — я сжал рукой шею тонкую, куснул ее за нижнюю губу и вторгся языком в рот. Впитывая, втягивая в себя вкус, запах, сладость. Славка отвечала жадно, горячо, запустив пальцы мне в волосы, скользнула рукой по груди, ребрам, сплетая свой язык с моим, не уступая ни на миг.
Очень отзывчивая. Мой личный баг.
Заводила опять, туманила мозги.
Еще немного и поцелуй имел бы вполне логичное продолжение, но… Энджи разлилась трелью и бодрым: «Доброе утро, князь Игорь, княгиня Станислава», заставив сначала зарычать, а после неохотно оторваться от Вороновой.
Славка ругнулась, зло выдохнула, вызывая у меня короткую улыбку.
— Так что там за говнокод? — вернулась она к прерванной теме, устраивая подбородок на переплетенных пальцах на моей груди, когда я попросил Энджи заткнуться. Лисий взгляд одновременно серьезный и хитрый. Очень классный.
Я провел вдоль спины, задницу сжал, облизывая ее нижнюю губу, втягивая ее в рот, вернул лапы на талию, поглаживая кожу бархатную.
Вкусная Славка, не могу удержаться.
— Можем сослаться на небольшой трэш в Энджи и свалить раньше остальных. Не придется завтракать вместе со всеми, ждать и держать руки при себе в каре.
