надо. Я постараюсь… — и, повернувшись, посмотрела прямо в глаза.
В ее взгляде все ещё оставался страх. И жуткая тоска — Итан почувствовал ее кожей, и ему захотелось выть от безысходности и царапать землю, потому что сейчас он не мог исцелить Вельмину, а она не могла все забыть по щелчку пальцев.
— Тебе… в самом деле все равно, что со мной было? — одними губами произнесла она.
Он задумался на несколько мгновений, рассматривая аристократичные черты, ставшие такими родными и желанными.
— А ты готова никогда не спрашивать о том, что было со мной, когда я был королем-драконом? — спросил едва слышно.
Вельмина отшатнулась, крепко зажмурилась. Ее похудевшее лицо исказилось глубокой внутренней болью, но тут же разгладилось. Вельмина приняла решение.
А в следующий миг Итан утонул в ее теплых, темно-карих глазах, так доверчиво распахнувшихся ему навстречу.
— Я готова, — шепнула она быстро, как будто опасалась, что их услышат.
Этот шепот мгновенно оплел сердце, заворачивая его в золотую сеть — исцеляющую и дающую надежду.
Итан снова привлек ее к себе и, поглаживая по плечам, сказал:
— Ничего не было, Вельмина. Всего лишь дурной сон. И воспоминания — они лживые. Они опадут на землю, как старая листва. И сгниют. А трава всегда будет зеленой, и лес… тоже, и птицы будут петь… Слышишь? Весна наступила. Мы начинаем все заново. А прошлое — оно остается там, где нас уже никогда не будет.
Он не знал, как ещё можно ее утешить, успокоить и обнадежить. И поэтому говорил… все, что приходило на ум. Много чего говорил — о том, как ее увидел впервые, но сам умирал, и мог только смотреть на нее, как на свет далекой звезды. И о том, что жалеет, что убил ее мужа. И о том, что жалеет, что не убил Ариньи сразу. Много чего говорил. Умолчал лишь о том, какие развлечения придумывала сумасшедшая королева Лессия. Это было как раз тем, что должно было сгнить и развеяться прахом.
А потом Вельмина вдруг вцепилась в его рубашку, прижалась щекой к груди и горько заплакала. Она рыдала так безутешно, что Итан уж испугался — а не сделал ли он хуже. Он хотел было отстраниться, но Вельмина вцепилась клещом, и все прижималась к нему, как будто хотела согреться, и плакала, плакала.
— Ну, если тебе от этого легче, — пробормотал Итан в совершенном замешательстве.
Так они и сидели до самой ночи, Итан обнимал свое рыдающее счастье, а сам думал о том, что, наверное, это хорошо, что вся дрянь выходит таким образом наружу. Это гораздо лучше, чем молчать, а потом также молча тонуть в болоте.
— Значит, я не… грязная для тебя? — вдруг спросила Вельмина, громко шмыгая носом. Цепляясь за него так отчаянно, как будто именно сейчас тонула в болоте.
— Душа моя, ничто не смывает грязь лучше, чем кровь врагов, которые уже никому ничего не расскажут, — рассеянно ответил Итан. И улыбнулся в темноту весенней ночи.
***
Озерцо, где Итан резал тростник, притаилось за небольшим пригорком. Там весело квакали лягушки, от воды тянуло прохладой, а само озеро отражало синее небо и зубчатую кромку выстроившихся на берегу деревьев. На водной глади покачивались глянцевые кругляшки нерасцветших еще кувшинок, скользили водомерки, и время от времени плескала крупная рыба.
Χорошее это было место. Чистое. Порой, нарезав тростника и свалив его в траву, Итан садился прямо на землю, закрывал глаза, подставляя лицо солцу и так замирал, ни о чем не думая. Прохладная синева озера обнимала его, и он как будто сам становился легче, охватывало предчувствие, что все дурное действительно осталось позади, и что дальше все будет хорошо — так, как ему хотелось. Вельмина выздоравливала. С каждым днем, прожитым у ведьмы, она все меньше вздрагивала, когда он брал ее за руку. И, кажется, даже взгляд стал светлее — по крайней мере, тени кошмаров отступили, уползли куда-то глубоко, под сердце. Итан понимал, что их все равно придется оттуда выковыривать — но все это было делом времени. И терпения. Так что… Он дочинит крышу, а потом они уйдут туда, где никто не будет знать о короле-драконе и Вельмине де Триоль.
Спускаясь с пригорка к желтой шелестящей стене тростника, Итан даже не сразу сообразил, что поменялось. Но спустя мгновение все кусочки мозаики стали на место: как будто кто-то измял, скомкал чистое спокойствие озера. Молодая трава была измята, кое-где земля перепахана так, словно здесь дрались. А ближе к воде — кровь, эти яркие пятна сложно с чем-то спутать. Взгляд метнулся на внезапный звук, и Итан увидел оседланную лошадь, великолепного гнедого жеребца с темной гривой. Похрапывая, он щипала траву.
Итан заторопился. Кровавые пятна вели к тростнику, к самой воде. Оскальзываясь на растоптанной траве, смешанной с мокрой землей, он спустился к кромке воды — и уже ничуть не удивился, увидев в ней человека. Собственно, все к этому и шло.
Было там неглубоко, и человек полусидел, опираясь спиной на заваленный тростник. Он был немолод, лицо как будто собрано из остных углов — нос, скулы, подбородок. Глаза — закрыты. Бледная рука зажимала рану на животе, кровь пачкала пальцы, тонкими струйками скатываясь в озеро.
Итан, шлепая по воде, добрался до раненого, присел рядом на корточки. Да, немолод. Всклокоченные седые волосы. Кустистые брови. И лицо — белое, как простыня. Одежда дорогая, золотая цепь на шее в палец толщиной…
— Эй, — Итан осторожно потрогал мужчину за плечо, — как ты?
Не сразу, но веки затрепетали, и раненый в упор глянул на Итана. Взгляд… усталый. Уже не боец. Единственное, что спасет — если оттащить к ведьме… Может быть, спасет.
— Что случилось? — все же спросил Итан, — говорить можешь?
Человек кивнул. Судорожно втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
— Ка… кабан.
— Понятно, — Итан еще раз посмотрел на рану.
Это то, что видно. А что там внутри… после встречи с кабаном, совершенно непонятно.
Однако, попытаться все же стоило.
— Мои… люди не…
Так и осталось непонятым, что же он хотел сказать, но Итан уже и не слушал. Он подхватил раненого на руки, про себя отметил, что раненый хоть и худой, но при этом отнюдь не легкий, выбрался из озера и скорым шагом направился к дому ведьмы. Примерно на полпути услышал за спиной хруст и пофыркивание — конь брел следом.
Когда Итан
