— Но как вы узнали?
— Девочки — мои близкие подруги, мы, можно сказать, одна семья. И дома наши стоят неподалеку.
Я пристально взглянул ему в глаза, подумав: «А вдруг он и есть Фламель?»
— Так это вы — Фламель? — прямо спросил я.
— Нет, — улыбнулся Кортези. — Я всего лишь его близкий друг. Я видел, как девочки росли, сажал их себе на колени и даже менял им пеленки — но и только. Они рассказали мне о вашем союзе. Прошу относиться к ним с уважением — это чистые души. Никогда не обманывай их. Они тверды и хрупки, как единороги. Они способны вознести тебя на небеса, но, если ты причинишь им боль, они могут тебя уничтожить.
Я вздрогнул. Слова Кортези больно ранили меня.
— Я люблю их всем сердцем.
— Не сомневаюсь. Однако хочу, чтобы ты понял одно: если тебе случится им изменить, ты не должен чувствовать себя виноватым. Но будь с ними искренен. Доверие — вот что важно, оно гораздо ценнее верности.
— Эти девушки ничем не связаны.
— Да, но они тебя любят. Говорят о тебе так, словно ты бог. Николас хочет с тобой познакомиться и, возможно, вернется оттуда, где находится сейчас, чтобы тебя поприветствовать.
— И где же он сейчас?
— Человек в возрасте семисот лет не может открыть своего убежища никому, абсолютно никому. Однако вскоре вы встретитесь. Он должен стать твоим учителем; ты уже его потенциальный ученик. Фламель попросил, чтобы я обучил тебя основам Великого делания, а он даст тебе самые главные уроки. Он раскроет тебе тайны «Книги еврея Авраама».
* * *
На протяжении нескольких недель я каждый день приходил в лабораторию Кортези. Он учил меня обращаться с котлами, с субстанциями, с чистейшей росой, втолковывал мне хитросплетения алхимической терминологии. А еще посвятил меня в учение испанских мастеров, таких как Анхель де Вильяфранка, Хайме Мае, Арнольдо де Виланова, Альваро Алонсо Барба и многих других.
Время шло, мы жили спокойно и радостно.
Мы с Виолетой и Джейн превратились в настоящих старожилов Фермо. По вечерам ходили из бара в бар, болтали со знакомыми, по субботам посещали театр или ездили на экскурсии в соседние городки. Совсем рядом с нашим домом был пляж, и нам нравилось бегать по берегу и дурачиться. Мы забавлялись, как дети, швыряя друг в друга мокрым песком, трогая воду; порой нас заставала врасплох набежавшая волна.
Один раз мы провели выходные в Венеции. Неугомонный гондольер уговорил нас покататься по вечернему городу, а потом пригласил поужинать вместе. Этот парень явно положил глаз на Джейн, и ей пришлось немного охолодить гондольера. Венецианец отказался брать с нас деньги и устроил нам долгую экскурсию по городским каналам.
В Венеции было холодно, на нас даже слетело несколько снежинок.
Гондольер обратил наше внимание на одно палаццо: здесь жил Казанова. Гид наш, парень лет тридцати, изобретательный и острый на язык, знал множество реальных и выдуманных историй, которые нас покорили.
Наконец, расставшись с ним, мы с Джейн и Виолетой обнялись и, держась за руки, отправились дальше.
Мы забрели в уединенный уголок (зимой Венеция выглядела более гостеприимно, не как туристская вотчина) и поцеловались. Я чувствовал, что блаженство, как горный ручей, струится по моим жилам.
Мы жили в состоянии долгого, бесконечного счастья, которое не только не превращалось в рутину, но росло, словно живое существо, постепенно становящееся великаном. Нас переполняло блаженство.
Я помню прекрасные здания и памятники. Но еще в моей памяти запечатлелась гниющая, тухлая вода. Когда мы проплывали на лодке по самым узким каналам, я смотрел на двери домов: снизу они прогнили и были разъедены влагой, перепачканы грязью и тиной. Плывущие крысы забирались сквозь решетки в дома.
Эта заброшенность представляла собой странный контраст с высокой красотой здешних монументов. Созерцая разрушение и медленное умирание водного города грез, я дышал полной грудью, убежденный в своем счастье, в своей силе, в своем желании жить, в себе самом. Такие ощущения приходят только с любовью, а я чувствовал это вдвойне остро — ведь меня любили двое.
Мы прожили в Венеции три коротких, но очень памятных дня. У нас не было ни карты, ни путеводителя, ни рекламных буклетов — ничего, что сейчас помогло бы мне вспомнить детали нашей поездки. Я только знаю, что сырость и сумрак затянутого тучами неба стучались в двери палаццо, точно серые тени, которым ненавистно многоцветие теплого летнего утра и свежего осеннего вечера. Моя ностальгия по Венеции — светло-коричневая, цвета земли.
Площадь Святого Марка — пустынное, покинутое Марсово поле. Только стайки голубей да случайные прохожие, которые бегом, чтобы не промокнуть, пересекают площадь и ищут укрытия в аркадах старого отсыревшего святилища искусства и красоты.
Я знал, что Венеция таит чрезвычайно важные секреты алхимии. Но мы ни с кем не искали встречи — мы приехали сюда созерцать и наслаждаться.
Венеция — медленный город, царство ностальгии, переживающее период упадка. Или упадок — ее постоянное состояние? Нынешние обитатели Венеции со мной бы не согласились. Руффилли, например, описывал мне Венецию как город с живыми нервами, жители которого охвачены лихорадочной деятельностью. По его словам, летом город превращается в бурлящий котел, столько там туристов. Повсюду очереди: в ресторанах, в магазинах, в гостиницах, в кафе. Ничуть не похоже на упадок и агонию.
Но мне Венеция запомнилась печальной, уставшей, похожей на выздоравливающего больного.
Виолета и Джейн были настолько счастливы, настолько ласковы со мной, что мысль о том, что нашей связи суждено когда-нибудь оборваться, была для меня хуже смерти.
— Сколько это продлится? — подумал я вслух.
— Эксперты утверждают, что не пройдет и сотни лет, как город полностью уйдет под воду.
Я не смог удержаться от смеха.
— Ты что, не веришь им?
— Верю, верю. Только я имел в виду наши отношения, нашу любовь.
— Рамон хочет настроить нас на печальный лад.
Джейн сделала пару шагов, и ее лицо оказалось в нескольких миллиметрах от моего. Мне сразу стало лучше. Однако Виолета застыла неподвижно, глядя на нас, словно дальняя знакомая, ставшая свидетелем размолвки любящей пары.
Я протянул Виолете руку, она улыбнулась и обняла меня. Я оказался между двумя девушками, каждая из которых тянулась губами к моему лицу. Мы целовались под аккомпанемент дождя, смахивавшего на потоп. Мы пропитались влагой, вожделением, наши чувства набухали и пахли омытой дождем землей.
Гондольеры торопились покинуть каналы, небо стало черным, таким черным, словно наступила ночь. Улицы почти опустели. Мяукал испуганный котенок, дюжины крыс бороздили поверхность каналов, подплывая совсем близко к роскошным фасадам. Я почувствовал: вот он — закат Европы. Я не знал точно, что это такое, не понимал смысла этой фразы, однако знал, что присутствую при конце одной эпохи и рождении другой.
