чести у герцога, живет она барыней, имея личную прислугу. После захвата баронства отец Марты погиб в одном из пожаров, а матушку Господь прибрал той же зимой, послав ей сильную простуду.
-- Что вы хотите, госпожа баронесса, времена были тяжелые очень. Люди средь зимы на улице оставались, а уж чтобы до Партенбурга скататься, это вообще немыслимо было. Никак она о смерти родных знать не могла… – пастор вздохнул и продолжил: – Родительский дом пустовал недолго, быстро в нем жильцы завелись. Поселилась в доме сестра покойного отца Марты. У неё самой хибара сгорела, а муж на войне пропал. Трое детишек у горемычной: всех кормить надо. Так что одну комнату она сама заняла, а две другие быстренько сдала. Домик хоть и небольшой, но справный. А внизу, на первом этаже, лавочка. Потом, вестимо дело, война в другую сторону повернула.
Отец Лукас даже чуть прикрыл глаза, вспоминая то тяжелое время. Помолчал, перекрестился и начал рассказывать дальше:
– Когда чужаков из баронства вымели, домой Марта вернулась вдовая уже. Да не просто так вернулась, а сильно хромая. У какого-то вояки в Партенбурге коня понесло, и сбил он несколько человек. В том числе и Марту с мужем. Как супруга ее похоронили, так родители начали девку нашу поедом есть. И с самого начала-то она им не по нраву пришлась, а после смерти сына и вовсе вызверились на нее: дескать, по ее вине сынок, надежа и опора, погиб. Так что вернулась Марта домой почти безо всякого имущества. А тут родня живет. Да и не выгонишь ведь тетку-то с детьми на улицу!
Как известно, две хозяйки в одном доме никогда добром не уживутся. Так и тут: пошли у них ссоры да ругань. И так это Марте все надоело, что не раз она уже к отцу Лукасу обращалась, просила ей какое-нибудь место найти.
-- Они ведь когда в Партенбурге жили-то с мужем, прямо во дворце у них каморка была. В родительский дом мэтр Остин Марту нашу не повел. Хозяйство там особо вести не надо было: кормили их вместе с прислугой. Сказывает она, даже уборку у нее горничная делала. Вот от скуки-то Марта и взялась каллиграфии учиться. Я, госпожа баронесса, не больно знаток… а только сдается мне, что не сильно хуже мужа она наловчилась. Вот вы ее испробуйте для вашего художества. Сами понимаете, времена сейчас тяжелые. Не больно-то у нас здесь каллиграфия эта самая нужна. Сейчас хромота у нее меньше уже, но и дома жить она не желает. К племянникам прикипела сильно. Как родную кровь выгнать?
***
Так в комнатах для прислуги поселились Марта и двое мальчишек, над которыми Густав взял шефство.
Обучать Марту оказалось достаточно легко. Она быстро поняла, что от нее требуется. Да и рука у нее была твердая, потому шкатулки с китайской росписью выходили у нее быстро и чисто. Мне почти не приходилось что-то править.
Немного сложнее было с мальчишками. Маркус и Клаус были погодками, усидчивыми и старательными. Но, в отличие от Марты, уже умевшей работать кистью, мальчики привыкли держать определенный нажим на перо, поэтому работа с красками давалась им гораздо сложнее.
Если через несколько дней обучения Марта уже работала почти наравне с Эммой, то мальчишки все еще слишком сильно косячили и обучать из приходилось буквально с нуля. Хорошо уже то, что оба были грамотные и послушные: святой отец не зря столько времени потратил на них. Так что сильно я по этому поводу не переживала – научатся. Главное – желание. А желание у них было большое. Я иногда сидела рядом с ними, глядя, как они терпеливо пытаются рисовать лепесток цветка или лист, не отрывая кисть, одним мазком, и слушала неторопливый рассказ Маркуса. Он был младший и гораздо более контактный, чем робкий тихоня Клаус:
-- …сперва-то как отца схоронили, нас по соседям разобрали. Меня Симен забрал, сапожник. Только ведь и у него дома своих четверо, да и тетка Гризелда не больно-то радовалась лишнему рту. А потом Микус, старший ихний сын, стал на меня всякое сваливать. Где чего натворит – я виноват, пирог утащил на улицу и съел – опять я украл. Дядька Симен до темна работает, а тетушка Гризелда во всем своему сыну верила. Стала она меня поколачивать да хлебом попрекать. Ну я тогда и пошел к отцу Лукасу просить мне место сыскать.
-- Это отец Лукас тебя на кухню пристроил? – я внимательно слушала рассказ, пытаясь понять, как же ребенок выжил без родителей.
-- Отец Лукас, дай ему Господь здоровья, госпожа баронесса, – соглашался мальчик. – У тетушки Гризелды рука тяжелая: могла и совсем забить. А у господина Вернера кухарка хоть и ругала меня, а бывало, что и полотенцем замахивалась, но бить – нет, не била. И едой никогда не обижала. Я, бывало, выпрошу у нее пирога кусок и вечером Клаусу снесу. Он-то на большую кухню попал, там все строго, лишней ложки каши не выпросишь. Да и повар у них злющий мужик и на расправу скорый. Потому, когда падре спросил, не хочу ли в ученики пойти, очень я захотел.
Все это было бы, пожалуй, даже интересно, если бы не сиротство детей. Этот мальчишка рассуждал как маленький солидный мужичок. Старший же, Клаус, и вовсе был редкостным молчуном, из которого слова не вытянешь. То ли в силу возраста, то ли из-за плохого питания, но был старший очень тощим, почти на голову выше крепыша-брата, и вся его фигура чем-то напоминала сутулящего старичка.
Я только просила Сусанну кормить мальчишек без ограничения. Им обоим, особенно старшему, нужен не только свой угол, но и нормальная еда. Мысли о том, что в городе есть еще дети с похожими судьбами, я пока от себя отгоняла. Давалось это с трудом, но и выбора у меня не было. Потратить все деньги сейчас, чтобы несколько месяцев кормить детвору, а потом снова выгнать их на улицу, потому что деньги кончатся. Это гораздо хуже.
***
Ближе к моим родам в замке появилась акушерка. Сперва я опасалась, что придет какая-нибудь жуткая грязная старуха с дурацкими представлениями о том, что правильно, а что неправильно.
Тетушка Сельма была невысокая, пышная и сдобная, как булочка, но подвижная, как ртутный шарик, женщина. Говорливая и чуть суетливая. Первое, на что я обратила внимание
