– Зачем ты пытаешься переделать свою суть? Зачем мучишь себя? – Сейчас голос ее звенел, полнясь печалью и заботой. – Ты мне дорог таким, как есть. Я никогда не хотела изменить тебя. Не меняйся и ты – я не хочу однажды проснуться рядом с незнакомцем!
Теперь Колдер поднял ее, заставив схватиться за плечи, и впился в губы жадным и каким-то безнадежным поцелуем. Ненависть к себе и восхищение ею затмевали разум.
Мейв ответила ему нежно – будто теплый ветерок коснулся его израненной души.
Он не выпустил ее из объятий. Отнес к кровати, над которой по-прежнему колыхался звездчатый полог, уложил, осторожно вжимая запястья в подушку. Осыпал поцелуями лицо, шею, плечи. Прикусил через ткань пеньюара сосок, вызвав всхлип.
И отстранился, чтобы полюбоваться ею – своей золотой сбывшейся мечтой.
– Мейв, любимая, – хрипло проговорил он, – я изменился в тот день, когда ты – светлая и невероятная – переступила порог моего унылого замка… Ты показала мне красоту, и я не хочу в уродство и унылую серость.
– Послушай, – припомнила она, наморщив лоб и глядя на него снизу, – ты же говорил, что Садовник имеет право раз в год пить Нектар. Так почему же ты избегаешь этого – ведь в этом нет ничего предосудительного?
Ему было неприятно рассказывать ей о мерзкой сущности Садовников, но еще более он не желал вызывать сострадание к себе и подобным.
– Ну же… – подбодрила она, поднимаясь и обнимая его.
– Ни один Садовник не может остановиться, начав вкушать Нектар своего Цветка. Пьет до тех пор, пока не осушит до капли…
Колдер замолк, почувствовав, как жена в его объятиях похолодела.
– И что же? – дрожащим голоском спросила она. – Что же потом случается с Садовником?
– Потом, – сказал он совсем уж тихо и понуро, – наступает осознание содеянного. И если добавить к этому, что каждый Садовник просто обожает свой Цветок, – можно представить, какие чувства обуревают его.
Мифэнви покачала головой. Ее глаза были широко распахнуты, и в них плескался ужас.
– Нельзя… – едва слышно произнесла она, – нельзя представить такую боль! Но разве невозможно остановить Садовника? Не позволить ему… опустошить Цветок?
– Нет, Корневые Постулаты гласят, что он должен это сделать сам. Считается, что если в его сердце есть любовь, – значит, сможет. А не смог – любовь была ненастоящей. Обычно те, кто вкусил Нектар, сходят с ума от горя, вины и ненависти к себе. Темные чувства разрушают, подкашивают нас. Лишенные света Цветка, мы, ослепшие и оглохшие, блуждаем в кромешной тьме… И некоторые заходят в этом так далеко, что их приходится сначала изолировать от общества, а потом и устранять физически…
Мифэнви сжала кулачки:
– Чем больше я узнаю об ордене, тем сильнее его ненавижу…
– Не надо, любимая. – Он приник к ее губам, как к живительному источнику, и добавил, с неохотой прерываясь: – Ненависть тебе не идет…
Она прильнула к нему, будто желая слиться, прорасти… И им стало не до разговоров.
Мадам Мишо радовалась. Истинную Цветочницу распознать сложно, пожалуй, даже Мастер-Дракон не раскусил бы ее быстро. А уж этим мальчишкам и подавно не разгадать.
А значит, в ее корзинке скоро окажутся прекраснейшие Цветы – Незабудка, Гибискус, Орхидея и, если хорошо постарается, Дурман… А она будет стараться. Не зря же отец Дементий возложил на нее такие обязательства. Она не подведет своего благодетеля.
Француженка улыбнулась своим мыслям и, раскрыв небольшую коробочку, взяла с красной бархатной подстилки серебряный колокольчик. Не устояла перед искушением: поднесла к уху, качнула.
Дин-дон… Дин-дон…
Улыбка Цветочницы стала еще шире и коварнее.
Латоя сидела в постели, обхватив голову. Глаза щипало, как от едкого дыма. В голове звенело… Нет, прислушалась, словно сквозь туман доносился звук колокольчика… Здесь? Колокольчик?
Она откинулась на подушки и уставилась в потолок: жалко, что Вардис покинул их. Ей было что ему рассказать. Последнее время ее мучили видения. Хотя назвать то, что творилось с ней, как-то определенно она, пожалуй бы, не решилась.
Словно сквозь дымку являлись полузабытые-полустертые образы…
Красавица графиня, великан с грустными глазами… Они что-то говорили, куда-то манили… И еще там, в этом зыбком иллюзорном мире, тоже звенел колокол – то ли поминальный, то ли венчальный. Там было темно и кто-то шептал молитвы…
Голоса в голове – Латоя знала, что это плохо. Но особо плохо ей не было. Скорее, странно оттого, что прошлое и новое навалились на нее.
О ней будто забыли. Все обитатели замка погрузились в распутывание интриг, и до нее им не было дела. Впрочем, заботы новоиспеченных родственников ее тоже мало волновали, даже несмотря на то, что она сама была вовлечена в этот Заговор масок, как окрестила происходящее Мейв. Когда ей, Латое, придет время действовать – уж не сомневайтесь: она выступит вперед, к самой рампе, и потеснит всех своей игрой… А сейчас она будет ждать. А ждать лучше затаившись.
В эти дни лучшей ее подругой стала мадам Мишо: ее не интересовали тайны, зато интересовали наряды. И тут, в лице Латои, она встречала полную поддержку и понимание. Что ж, в совершенстве выучиться искусству обольщать – а правильный выбор одежды здесь едва ли не на первом месте – никогда не лишне.
Латоя улыбнулась, приложила руку к груди и восстановила дыхание, как учил рыжий доктор. Колокольчик затих, и на нее снизошло спокойствие, сулившее негу и глубокий сон. И, прежде чем соскользнуть в его сладостные объятия, она вдруг подумала, что глаза у того мужчины были красивыми и, кажется, карими. И она была бы совсем не против проверить это наяву.
Замок Берри-Поерой близ Тотнеса, Девон, 1878 год
Тяжелые шаги гулким эхом раздавались под сводами старинного замка. Воздух здесь был затхлым. Со стен занавесями свешивалась паутина. Под потолком покачивались летучие мыши. Тишина царила такая, что казалась густой и осязаемой, хоть режь ножом. И даже Белая леди с Синей дамой – единственные, правда, бесплотные жительницы этих величественных руин – куда-то спрятались, словно подтверждая байку о том, что призраки боятся людей.
А жаль, ибо их внезапный ночной гость стоил внимания. Он был коренаст и кряжист, будто старый дуб. Лицо его скрывала маска, зловеще поблескивающая в неверном свете луны, с любопытством заглядывавшей во все щели и выщербины. До самого пола алой лавой струился плащ. Однако, несмотря на свое царственное убранство, любитель древностей ощутимо нервничал и мерил зал, в прежние времена служивший тронным, широкими шагами, которые и порождали эхо.
Но самый яркий свет бил из высокого стрельчатого окна: казалось, луна намеревалась через это отверстие затопить своим сиянием весь замок. Косые лунные лучи выпукло очерчивали постамент, расположенный посреди залы и напоминавший каменное ложе… На такое обычно кладут юных дев, дабы принести их в жертву.
