понял, что ошибся. Мне направо надо было, вместо этого налево пошёл. «Вот это да! – думал, шагая в правильном направлении. – Куда заглянул, а? Вот ужас-то! Петро узнает, не поверит! Хорошо, я в том домике лишнего чего не сболтнул».
В следующей хате действительно оказался штаб полка. Там я и нашёл начальника артиллерии. Он молча меня выслушал, прочитал рапорт Балабанова, взял лист бумаги и написал на нём распоряжение. Потом достал из кармана галифе печать, подышал на неё и шлёпнул, крепко прижав. Мне это показалось удивительным. А как же секретариат или нечто в этом духе? Всё так просто – состряпал бумажку, и готово. Но спрашивать не стал. Время уходит. С этим документом я, спрашивая бойцов дорогу, нашёл передвижную ремонтную мастерскую. Она состояла из трёх тентованных грузовиков.
Старшина, на которого мне указали, взял бумагу. Затем забрался в кузов грузовика, подал мне несколько железок, закутанных в промасленный пергамент, которые я аккуратно сложил на землю. Дальше он спустился вниз и спросил:
– Сам повезёшь?
– Так точно, – ответил я.
– Ну, удачи тебе, – он крепко пожал мне руку.
Я сложил всё в вещмешок, закинул себе на спину, а старшина помог с этим. Детали оказались тяжелыми, килограммов двадцать в общей сложности. Но придётся терпеть, там, в нашей батарее, они очень нужны. Без артиллерии остатки пехотного батальона, я теперь знал это совершенно точно, долго не продержатся. Выпив воды на дорожку, даже не стал ничего есть. Аппетит пропал, да и жара началась. Сев на Белку, я поскакал обратно.
Думал, доберусь быстро, а вышло иначе. Вот откуда взялся этот немецкий самолёт, чтобы чёрт его побрал? А главное – на кой я ему персонально сдался? Искал бы цель покрупнее. Так ведь нет, увидел одинокого всадника и давай за мной гоняться. О том, что на меня напали, я ощутил, когда две пулемётные очереди прочертили степь буквально в пяти метрах справа. Белка дёрнулась в сторону от страха, мне пришлось вцепиться в поводья, чтобы не вылететь из седла, и крепко схватиться ногами об её лоснящиеся от пота бока.
В следующее мгновение до меня донеслась далёкая пулеметная очередь, а до неё было только глуховатое «пум-пум-пум», словно кто-то молотком по земле стучал с размаху и сильно. Я крикнул «Но, быстрее! Быстрее!» и стукнул каблуками лошадь. Она послушно прибавила скорости, и мне пришлось пригнуться, когда прямо над головой и довольно низко промелькнула сверкающая на солнце туша самолёта. Она опередила меня и какое-то время летела прямо, потом заложила крутой вираж.
«Новый заход делать будет», – догадался я. Стало невыносимо страшно. Я знаю теперь, как отстреливаться от немецких пехотинцев, даже с пулеметом. Но как убежать от самолёта?! У него же скорость в несколько раз больше моей, да к тому же вооружение куда покруче моего. А у меня что? Трёхлинейка? Надо быть снайпером, чтобы попасть в такую цель, но где оптический прицел? Да и стреляю не сказать, чтобы плохо, а всё-таки… не сибирский охотник, лисице в глаз попадать. Все эти мысли лихорадочно проносились у меня в голове под бешеный стук копыт, а самолёт всё надрывно выл в воздухе, кружа и собираясь опять полить меня раскалённым свинцом.
«Господи! Спаси и помилуй меня, грешного!» – взмолился я, решив, что вот и конец. Если немец меня пулемётами не догонит, то бомбу сбросит. Тогда всё, точно размажет по степи. Я оглянулся: пропеллер мне словно в самую душу глянул. «Тра-та-та-та!» – загремело позади вместе с воем мотора, и огненная очередь, взрывая сухую землю и ошмётки травы, рванула в мою сторону. Расстояние сокращалось очень быстро. В момент, когда тяжелые пули готовы были разорвать нас с Белкой, я дёрнул поводья влево, и лошадь, едва не потеряв равновесие, резко сдала в нужную сторону.
«Пум-пум-пум!» – пронеслось в метре от меня и обдало комками земли. Я теперь мчался по степи, не разбирая дороги. Куда меня несёт? Подальше от проклятого самолёта, чтоб ему! И совершенно неожиданно я на полном скаку влетел в широкую и неглубокую балку, по дну которой тянулся почти пересохший ручей и росли какие-то кусты. Остановив Белку, я спрыгнул, тяжело просев от тяжести рюкзака (хорошо, он по швам не лопнул). Затем завел лошадь в заросли, и там мы, оба тяжело дыша, замерли.
Самолёт нас, к моему огромному удивлению, потерял. А может, ему надоело за мелкой мишенью гоняться. Сделав ещё круг, он швырнул куда попало небольшую бомбу. Она бахнула вдалеке, обдав нас слабой взрывной волной. Белка дёрнулась и чуть на дыбы не встала, но я повис на поводьях и удержал её, поглаживая и шепча, чтобы успокоилась. Животное, чуя, что опасность миновала, понемногу перестало нервничать. Я выглянул наружу. Осмотрел небо. Никого нет. Вывел Белку, забрался в седло и, постаравшись понять направление, поскакал дальше.
«Здравствуй, любимый мой, хороший, родной Тёма! Прости, что так долго не писала. У нас тут обстановка непростая, да ты и сам знаешь, наверное. А чтобы писать человеку, который тебе так дорог, как ты мне, нужно настроение… не знаю. Любовное, наверное. Сижу, смеюсь теперь сама над собой. Вся такая мечтательная, а сама в пыли, усталая, руки в мозолях, «летучая мышь» чадит над головой.
Тёмочка! Я хочу тебе сказать, что очень сильно тебя люблю. Мне, как девушке, сам понимаешь, признаваться в таком трудно. Но я делаю этот шаг, потому что не знаю, когда в следующий раз смогу тебе это сказать. То есть написать, конечно. А уж чтобы глядя в глаза, так это вообще… приходится о таком лишь мечтать.
Мы сейчас находимся около Сталинграда, я служу, как сама того хотела, санинструктором. Уже был у нас один раненый боец, я оказала ему помощь. К счастью, рана была неопасная, сквозное ранение икроножной мышцы. Ты, как будущий светило хирургии, меня поймешь. Страху я натерпелась! В первый раз ведь. Ну, зато опыт. И ничего, привыкаю. Тут, на фронте, ко многому надо привыкать. Сильно отличается от нашей обычной жизни. Особенно девушек это касается.
Напиши мне, как проходит твоя учёба. Передавай привет своим родителям, а моя мама, надеюсь, тебе уже рассказала, как я служу. У меня правда-правда всё хорошо. Да, я знаю, что пройдет совсем немного времени, и здесь всё изменится. Мы встретим врага достойно, можешь не волноваться!
Скучаю по тебе очень сильно. Люблю. Твоя Лёля».
Тёма аккуратно свернул треугольник и прижал к губам, закрыв глаза. Лицо
