Лёли возникло в его воображении. Она весело смеялась, бежала по песочному пляжу вдоль берега Волги, и лучи солнца просвечивали её тонкое ситцевое платье, выдавая очертания стройной тоненькой фигурки. Такой он запомнил девушку год назад, когда они вместе отправились купаться. Они ещё не знали, что день этот, 22 июня 1941 года, разделит их судьбы на «до» и «после». Но всё равно: любовь и приятные воспоминания пересиливали последующие.
– Ну, как там твоя Лёля? – Спросила мама, когда Артём вышел из своей комнаты, чтобы налить чаю.
– Пока у них обучение. Но пишет, что совсем скоро, и это уже наверняка, они вступят в бой.
– В каких же она войсках? – Поинтересовался отец, откладывая свежий выпуск «Правды».
– Я не знаю, – пожал плечами Артём. – Написала, что в медицинской роте.
– Ну, такие роты есть буквально в каждом полку, – ответил отец с видом знатока. Сам он, конечно, на фронт не попал, поскольку был партийным работником, и его, несмотря на просьбы, не отпустили. Сказали: «Ты здесь нужнее, да и возраст у тебя неподходящий – 46 лет». Но когда-то, в молодости, отец Артёма служил в кавалерии, и потому понимал в делах армейских.
– Ты не волнуйся так за неё, сынок, – сказала мама, подойдя к сыну и проводя рукой по его плечу. – Всё будет хорошо. Лёля твоя – девушка очень умная, она постарается выжить.
– Да, она постарается, – сказал Артём и, налив себе чай, вернулся в комнату. Он прекрасно понимал: фронт – это не то место, где от твоего старания может зависеть хоть что-нибудь. Если бы от воли человека зависело, оставаться ему живым и здоровым, или лежать убитым или раненым, то потери были гораздо меньше. Но снаряд или пуля не разбирают. Они попадают куда-то по воле врага, порыва ветра, слепой случайности. И тут уж ничего не поделаешь.
Артём во время практики убедился: война – это почти всегда случайность. Кому-то удается выжить, получив множественные осколочные или пулевые ранения. А другой умрет от занозы в пальце на ноге, потому что сердце не выдержит шока. Ну, а Лёля… В такие минуты Артём жалел, что не верующий. Так его воспитали – в духе безразличного атеизма. Не воинствующего, нет. Просто приучили относиться к вопросам веры равнодушно. Но теперь, когда очень хотелось, чтобы Лёля выжила и вернулась домой, парень думал, как хорошо было бы обратиться к некоей высшей силе, решающей судьбы людей.
Но пока у него был лишь один вариант: упорно учиться, чтобы поскорее получить образование и отправиться туда, в Сталинград. Найти там Лёлю и быть с ней рядом, чтобы успеть помочь в трудный час. Ни о чем другом Артём даже думать не хотел. Он видел себя хирургом полевого госпиталя, а свою девушку – операционной медсестрой, и вместе они каждый день и час спасают раненых, рука об руку. Вот это – быть постоянно вместе – и есть настоящее счастье.
***
Утро 17 августа 1942 года с самого начала выдалось жарким и безоблачным. Лёля, проснувшись в половине шестого утра, перекинув через плечо полотенце с ярким рисунком (она взяла его из дома, чтобы напоминало о мирной жизни), отправилась вместе с остальными ранними пташками – их обычно набиралось человек пять – умываться. Эти «жаворонки» старались не шуметь, чтобы не разбудить остальных. Ведь девчонки из санроты, которая располагалась за позициями зенитных батарей на расстоянии примерно двести метров, еще спали тревожным сном.
Будь их Лёля с коллегами не стала – пусть отдыхают. Все-таки война идет. Мало ли что может случиться в самое ближайшее время. Сама же поднялась так рано, поскольку любила прохладную воду. Когда пройдет ещё час, она нагреется под ярким солнцем, а к обеду и вовсе превратится в подобие чая – такая же горячая, только без заварки и сахара, с привкусом железа и хлорки. Что поделать: хранить воду можно было в степи только в огромной стальной цистерне, что стояла на колесном ходу. Её цепляли к трактору и возили на железнодорожную станцию неподалеку.
Поговаривали, что немцы уже переправились через Дон и продолжают стремительно рваться к Сталинграду, швыряя свои танки вперед, словно поленья в печь. Наши их сжигают, взрывают, крошат. Вместе с ней перемалывают и живую силу фрицев, а те словно заговоренные – лезут и лезут вперед. Не желают останавливаться, не считаются с потерями. Так же они делали в прошлом году под Москвой, и теперь их снова накрыло остервенение.
Как же сильно ненавидела их Лёля! Каждый день она видела, как вражеские самолеты бомбят Сталинград. Но пока это были одиночные налеты, не массированные. Примчится тройка «Мессеров», скинет несколько бомб, из пулеметов постреляет и назад. Зенитчицы били по ним, конечно. Только попасть особо не могли. Но девушки старались, очень. В свободное время продолжали учиться, хотя стрелять по-настоящему доводилось им только в бою, а иначе приходилось экономить боеприпасы. Чтобы не выяснилось вдруг: налетят враги, а у зенитчиц пустые коробки из-под снарядов.
Когда я приблизился к Востриковскому, и до него оставалось километра полтора, то сначала даже остановил Белку. Над хутором кружили немецкие самолёты. Это я понял сразу по тому, что они бросали бомбы и расстреливали всё, что было внизу, из пушек и пулемётов. В воздухе, в безоблачном синем небе, фашисты устроили настоящую карусель. Кружились, словно акулы, и планомерно пытались уничтожить позиции пехотного батальона и моей батареи.
Я спешился, машинально поправив ремень винтовки. Первое желание было снять её с плеча, снять с предохранителя и, прицелившись, посылать в немцев пулю за пулей. Доводы разума оказались сильнее. С такого расстояния не попасть. Только патроны буду жечь впустую. Но как же мне хотелось, несмотря на страх, оказаться там, рядом со своими товарищами! Вместо этого стоял, сжимая кулаки и челюсти от злости, и просто ждал.
Прошло ещё минут десять, и немцы ушли на запад. Не дожидаясь, пока последний их самолёт скроется вдалеке, я вскочил на Белку и ударил каблуками.
– Но, милая! Скачи! Быстрее! Быстрее же!
Животное, словно поняв, насколько быстро мне нужно к своим, взяло с места в карьер. Буквально через несколько минут я уже был на окраине Востриковского, там, где мы оставили с Петро наш небольшой табун. Но увы, ни моего напарника, ни лошадей на месте не оказалось. Я стоял и, вдыхая запахи едкого дыма, который заставлял глаза слезиться, растерянно смотрел
