Ты слишком непослушная. Если кажется, что я люблю твоих сестер больше, то это только потому, что они повинуются. Они не дают мне повода злиться на них.
Я качаю головой:
– Послушание – это не любовь, отец. Принуждать свою дочь к нежелательному браку – это не любовь.
– Для твоих сестер этого было достаточно. Почему тебе мало?
Я поворачиваюсь к нему лицом:
– Потому что они были готовы. Они влюблялись в своих первых потенциальных женихов, и поклонники отвечали им взаимностью.
Отец грозит мне пальцем.
– И у тебя могло быть то, что есть у них, если бы ты не нацелилась на женатого мужчину.
Я закрываю глаза, не давая своему гневу вырваться наружу.
– Я совершила ошибку, отец, но не такую, как ты думаешь. Я уже не надеюсь, что ты однажды меня поймешь. Я устала пытаться быть удобной для тебя дочерью и устала бороться с тобой. В конце концов, я не знаю тебя, а ты не знаешь меня. Отец, которого я любила, умер, когда умерла моя мама, а мужчина, который остался, не стоит моего послушания, моего гнева или моего неповиновения.
Он срывается на шипение:
– Да как ты смеешь. Неблагодарная… – Он поднимает руку, но останавливается. Как будто пораженный физической болью, он морщится и отступает, качая головой. Вдруг слезы застилают его глаза. Когда он говорит, его голос срывается: – Хочешь знать, почему я тебя ненавижу, Джемма?
У меня перехватывает дыхание, легкие болезненно сжимаются. Я нахожу силы только кивнуть.
– Потому что ты больше их напоминаешь мне ее. Твою мать.
Его слова звучат так неправильно. Они должны быть нежными, ностальгическими, но вместо этого наполнены отвращением. Этого достаточно, чтобы в моей груди зародились рыдания, которые я сдерживаю изо всех сил.
Отец продолжает:
– Она была дикой и дерзкой, как и ты. И посмотри, к чему это ее привело.
– О чем ты говоришь?
– Она никогда не довольствовалась ролью жены. Я дал ей все. Детей, дом, лошадей, которых нужно приручить, и цыплят, которых нужно вырастить. Но она хотела большего, хотя права на это не имела. Она настояла на том, чтобы вмешаться в мой бизнес. Хотела навестить наших работников на шахтах, позаботиться об их благополучии. Ей не нужно было идти в шахты в день, когда они рухнули. Я даже запретил ей туда ходить, потому что поступили сообщения о нестабильности в более глубоких туннелях. Но послушалась ли она? Нет. После того как узнала, что некоторые умерли от болезни легких, она захотела сама проведать рабочих, убедиться, что с ними все в порядке. И неповиновение ее убило.
Мое сердце переполняется сочувствием, из-за того, как яростно отец осуждает действия мамы, оно кажется неуместным. Я начинаю задаваться вопросом, а был ли он при жизни мамы тем, кем я его считала? Тогда он хотя бы казался добрым. Счастливым.
– Ты не должен был позволять этому ожесточить тебя, – говорю я, и мой голос дрожит от сдерживаемых слез. – Тебе не нужно было отказываться от любви и отталкивать всех нас.
Он стискивает челюсти.
– Я не сдавался, но сейчас сдаюсь. Твое непослушание приведет тебя к смерти, как и твою мать. И я не стану дожидаться, когда это произойдет. – Он разворачивается на каблуках и направляется к двери. Прежде чем уйти, он останавливается у порога. – Я позволяю провести тебе в доме последнюю ночь. Чтобы утром тебя здесь не было. Мне все равно, куда ты пойдешь.
Следующим утром я встаю с восходом солнца и собираю сумку со своими вещами. В том числе беру самую первую книгу из серии «Гувернантка познает любовь». Благодаря этой книге я полюбила чтение, и ее же я перечитывала чаще прочих. Она в моем путешествии станет моим компаньоном-утешителем. Хотя при мысли, что я захвачу всего одну книгу, сердце ноет от тоски, ведь непонятно, когда я снова смогу их покупать, и будет ли у меня для них место.
Я проверяю сумочку, пересчитывая кварцевые камешки, которые накопила за время работы у мистера Рочестера. Несмотря на то что, попросив расторгнуть нашу сделку, я отказалась от вознаграждения в двадцать тысяч, заработанных трех тысяч кварцевых камешков хватит, чтобы оплатить несколько недель проживания в отеле и переезд в новый город. Я в Верноне задержусь на день или два, пока не решу, куда ехать и как туда добраться. Как только я перееду, я смогу начать искать работу. Вероятно, придется снизить свои стандарты в отношении желаемой работы, но, по крайней мере, я освобожусь от города, слухов и напоминаний об Эллиоте.
Свобода. Именно о ней я и мечтала. Может, я представляла себе все иначе, но свободу я заполучила. Горько-сладкое утешение. Мрачный триумф.
Одетая в свое самое теплое платье и плащ, я выхожу из комнаты с сумкой в руке. Нина стоит в коридоре, у нее глаза на мокром месте.
– Прости, – говорит она. – Мне не следовало подталкивать тебя к ссоре с отцом. Я и представить не могла, что он и правда выгонит тебя из дома.
Я грустно улыбаюсь ей и кладу руку ей на плечо.
– Я рада, что ты это сделала, Нина. Ты напомнила мне, кто я такая.
Ее лицо искажает гримаса, она обнимает меня за шею и рыдает в мои волосы.
– Я не хочу, чтобы ты уходила.
Ком встает у меня в горле, и я глажу ее спину.
– Знаю. Но мы еще увидимся. Я не буду уходить слишком далеко.
– Куда пойдешь?
Я пожимаю плечами. Хотя я отказалась от мыслей о возвращении в Изолу – в основном потому, что не могу себе этого позволить, – мне еще предстоит определиться со следующим пунктом назначения.
– Может быть, подожду, пока не достроится отель «Верити», а затем навещу своего нового друга Фоксглава из дворца Пылающего клена.
Она отстраняется, глаза красные.
– Обещай мне, что будешь счастлива.
Я киваю:
– Буду.
Она сжимает меня в крепких объятиях и отпускает. Бок о бок мы спускаемся по лестнице. Меня переполняют одновременно ужас и восторг. Я понятия не имею, чего ожидать. Никогда раньше не путешествовала сама по себе, что уж говорить про жизнь в одиночестве. Но я знаю, что буду делать. У меня есть долг. Как и обещала Нине, я буду счастлива.
Мы добираемся до нижней площадки, когда рядом раздаются шаги. На долю секунды я задаюсь вопросом, не отец ли это идет проводить меня или даже помешать уйти. Но, разумеется, это не он; я это понимаю раньше, чем Сьюзан выходит из-за
