«Это мой подарок, сестра, твой Страж! — звучит в сознании беззвучный голос умершей, а на сердце кладут бетонную плиту — так тяжело ему биться. — Отныне ты займешь мое место среди нас. Отныне тебе — держать мир на плечах, как держат они, ибо ты отныне — Хранитель».
«А ты?» — одними глазами спрашивает Лука и крепче прижимает к себе чью-то душу.
«А я ухожу, как рано или поздно уходит каждая из нас, уставшая от течения тысячелетий! Ухожу, оставляя тебя взамен, как когда-нибудь оставишь взамен себя ты! Ухожу — и уношу в сердце любовь ко всем вам, сестры!»
В лице Мирелы проступает печаль, снова делая его гладким, молодым и прекрасным. Ее мониста грустно звенят, когда она говорит, наклонившись вперед:
— Прощай, сестра! Возвращайся в сердцевину вселенского цветка!
И остальные повторяют неровным хором:
— Прощай, сестра! Мы еще свидимся, сестра!
Лука подхватывает маленького Стража на ладонь и медленно садится на сидение. Тот, распушив хвост и тряся смешными крылышками, пытается грызть ее пальцы. А она смотрит на пустующее кресло рядом… Кресло Эммы Висенте.
* * *
Лука никогда не любила комаров — не столько за укусы, сколько за надоедливый пронзительный писк. Один попался какой-то особенно упорный! Все зудел и зудел над ухом, но поднять руку и прихлопнуть гада не было сил — уж очень хотелось спать. Она несколько раз просыпалась, слушала мерзкий звук и снова проваливалась в сон. А потом будто вынырнула из глубины и сразу ощутила трубку в горле, клеммы на пальцах, вновь услышала писк, к которому прибавился звон, от которого голова готова была расколоться.
Она открыла глаза и с ужасом обнаружила, что не может дышать — за нее это делал аппарат, в изголовье больничной кровати мерно раздувающий мехи в стеклянных колбах. Дернулась, пытаясь поднять руки, опутанные проводами. Вокруг закружились белые халаты. Спустя мгновение она уже кашляла после изъятия дыхательной трубки, комкала на груди больничную сорочку. Губы потрескались, во рту было сухо и гадко, горло раздирал кашель.
— Воды… — прохрипела она.
Седая полная медсестра принесла воды — один глоток, только смочить губы. И сказала, покачав головой:
— Тебе пока нельзя много. Чуть позже принесу теплого чаю.
— Спасибо, — прошептала Лука.
Руки искали что-то и не находили. Вспомнила, дернулась — встать, бежать, искать мертвого кота. Обещала призраку, неужели не сдержала слова?
За дверями послышались громкие сердитые голоса, створки распахнулись и на пороге оказался… Яр. Бледный, волосы всклокочены, правая рука на перевязи. Две медсестры и один врач дружно пытались оттащить его в коридор, но ведьмак стоял, как скала. Луке показалось, что они с ним оказались лицом к лицу на пустынном берегу моря. Вопли персонала стали криками чаек, шум аппаратов — шорохом прибоя. Других звуков, слов, движений — не требовалось. Глаза в глаза они смотрели друг на друга, торопясь безмолвно передать другому испытанное самим: боль, отчаяние, разочарование, горечь… надежду. Ухнули в пропасть, поглотившую Богдана Выдру и его чудовищные творения, все негативные чувства. Осталась только любовь. Та, которая и есть вселенная.
Спустя мгновение Гаранин улыбнулся и произнес:
— За кота не беспокойся, лежит в холодильнике, ждет тебя…
И вышел прочь, не обращая внимания на переставших от изумления теребить его врача и медсестер.
Лука откинулась на подушки и закрыла повлажневшие глаза. Любовь не требует слов. Любовь требует дел. Этого многие не понимают и обижаются на своих мужчин, не говорящих им ласковые слова на рассвете и закате. Она, Лука, не станет обижаться на Яра. После этой фразы — никогда!
Девушка провела в больнице еще неделю — отравилась угарным газом, сильно пострадали легкие. Через день ее перевели в обычную палату и разрешили посещения. «Не боись, мы тебя подлечим! Будешь как новенькая!» — пообещал навестивший ее первым Саня Логинов. Пришедшая с ним рыжая ведьма Маргарита в палату так и не зашла, заглянула, кивнула Луке и скрылась. Та подумала, что если рыжей удастся окрутить Логинова окончательно — для компании тот, увы, будет безвозвратно потерян. Муня опять разревелась, зацеловала ее и обняла так крепко, что едва не хрустнули ребра. У сопровождающего ее капитана Арефьева было лицо человека, который воочию увидел земное ядро и остался жив. Переоценка мироздания давалась ему непросто. «А как же Вит?» — спросила Лука, когда Мефодий вышел, деликатно оставив их одних. Муня поскучнела, но ее горящие счастьем глазищи говорили об обратном. «Знаешь, когда мы попали сначала в подвал, а потом в пещеру, я ужасно боялась за нас обоих. Но вдруг поняла — я за Вита боюсь, как за дорогого мне человека, но не как за любимого. Это такой… — она покрутила пальцами в воздухе, — …оттенок страха. Он все расставляет по своим местам. Я загадала, если мы выберемся, и у нас с Мифом ничего не сложится — с Алейником мы все равно расстанемся. Буду ждать свою судьбу, а не играть чужими!»
Лука молча обняла ее. Хорошо, когда на сердце покой, и решение принято!
Следующими посетителями оказались Димыч и… Ангелина. Девушку было не узнать — порозовевшая, хорошенькая. Она страшно смущалась, когда Хотьков невзначай брал ее за руку. Лука смотрела на них, молчала и улыбалась. Ну что тут скажешь? Смерть Выдры не позволила завершиться обряду изъятия души, и девушка была спасена. А Хотьков всеми силами пытался ускорить ее возвращение к жизни.
Димыч сообщил Луке о том, что с Анфисой Павловной все в порядке, она уже вернулась домой после больницы и «передает иллюминации горячий привет и пожелания скорейшего выздоровления!» И рассказал то, чего Лука не знала: как раздался в горящем доме глухой взрыв, а спустя несколько мгновений, за секунду до того, как провалилась крыша, из него выбрались трое: Яр, который помогал идти отцу, закинув его руку себе на плечо, и одновременно нес бывшую без сознания Луку. После чего особняк просел в образовавшуюся в вершине холма каверну, навсегда похоронив под собой подземелье.
Старшего Гаранина, как и Луку, увезли на скорой — вновь открывшаяся рана на животе сделала кровопотерю критической, и Борису была необходима срочная операция. Яр, несмотря на сломанную руку, в больницу ехать отказался. Дождался, когда скорая заберет отца и Луку, отобрал у растерянной Муни тело Вольдемара, послал Мефодия, который требовал ему немедленно объяснить, что произошло, и отправился домой.
Яр появился в палате снова лишь на шестой день, правда, уже без повязки, с нормально функционирующей рукой и здоровым цветом лица. И еще было в его глазах что-то такое… как фейерверк, от чего Лука тревожно приподнялась на подушках и нервно спросила:
