Он замер.
Он не хотел жить без нее.
Соло повторял слова в уме снова и снова и понял, что они были правильными. Он нуждался в том, чтобы Вика находилась с ним здесь, сейчас и всегда.
Он хотел быть с ней. Каждую минуту каждого дня, хотел говорить с ней, смеяться, заниматься любовью. Желал узнать больше о ней, думать о ней и знать, что он принадлежит ей. Хотел, чтобы она жаждала этого же от него.
И не стал бы ничего в ней менять. Особенно, заботу о других. Она не могла смотреть на больного и раненного и, не желая помочь, и это хорошее качество, которое привлекало его, которое очаровывало, и околдовывало его.
Он никогда не должен был кричать на нее, напоминая ей Джекиса, и Соло определенно был обязан извиниться.
Он обыскал дом и нашел Вику в спальне. Она доставала драгоценности из своей сумки, раскладывая тысячи ожерелий, браслетов и колец на кровати.
Единственное, что она принесла, кроме рекомендованного Иксом, это одноразовые фотоаппараты[9].
— Я сожалею.
Вика замерла, ее широко распахнутый взгляд фиолетовых глаз, устремился к нему.
Без слов Соло взял камеру, а затем и саму Вику. Она не протестовала. Он устроился в кресле напротив кровати и, руководя ее телом, как мастер марионеткой, вынудил сесть ему на колени.
Даже при том, что она сердилась на него, абсолютная удовлетворенность заполнила Соло. Кто бы мог подумать, что кто-то пойманный в ловушку столь отвратительными обстоятельствами нашел такое счастье? Женщину, прекрасную, как Вика.
Удовольствие, поражающие воображение. Смех. Обмен. Одобрение.
Потеря слуха кратковременно или навсегда на самом деле доставляла ему удовольствие. Вика заботилась о нем. Она находилась с ним, чтобы защищать и лелеять.
Ему придется оставить свою работу, но он планировал сделать это в любом случае. Соло воевал всю жизнь. Теперь пришло время отдохнуть, чтобы наслаждаться жизнью, которую ему дали.
— Милая, — сказал он, — мне жаль, что накричал на тебя. Я не сделаю этого снова, даю слово. Мое единственное оправдание в том, что я испугался, думая о тебе… снаружи, о боли и крови, когда я был абсолютно без сознания, неспособный помочь, если бы понадобилось.
Прошла минута. Она наклонила голову.
Он почувствовал вибрацию ее слов и прервал:
— Мне нужно видеть тебя, чтобы понимать, милая.
Ее волосы колыхнулись вокруг плеч, когда она выпрямилась.
— Сожалею, — сказала она. — Я говорила тебе, что просто не могла оставить тигра страдать.
Это было странно, знать, что она говорит, видеть, как ее рот двигается, но ничего не слышать. Ещё страннее, знать, что ты говоришь, и ничего не слышишь. Но это всегда было нормально для нее.
— Я знаю. Ты прощаешь меня?
Ее веки поднялись, открывая взор фиолетовых глаз, которые он счел неотразимыми. Интересно. На сей раз, они поменялись только слухом, а не цветом глаз.
— Конечно.
Снова, она так легко его простила. Еще одно качество, которому он никогда не мог сопротивляться. Перед которым Соло не мог устоять.
Вика потянулась и поправила воротник его футболки.
— Так зачем тебе камера? Зачем взял ее?
— Возможно, я хотел сделать пикантные фотографии.
— В этом случае… — Улыбаясь, она отобрала камеру у него и подняла ее. — Что ты готов ради этого сделать?
— Что угодно, — сказал он, совершенно серьезно.
— Что угодно? — Беззаботный смех. — Клянешься?
— Да. — Открытая сделка. Чего он прежде никогда не делал. Чего он никогда не сделал бы с кем-то другим.
Вика смачно чмокнула его в губы, прежде чем лишилась камеры.
— А чего ты хочешь? — поинтересовался он, ничуть не обеспокоенно.
— Мы начнем с трех желаний.
Не смешно.
— Не хотелось бы прерывать тебя, милая, но я не джинн из бутылки.
Она проигнорировала его, говоря:
— Я составлю список, и ты узнаешь все, что должен будешь сделать для меня.
Действительно не смешно.
— Буду ждать с нетерпением, его прочтения.
— Обещаю, что ты будешь обездвижен.
Ладно. Он усмехнулся.
— Давай посмотрим эти фотографии прежде, чем я брошу тебя на кровать.
Он нажал на кнопки и обнаружил фото маленькой Вики, не старше пяти лет. На каждом из снимков она широко улыбалась, во все тридцать два зуба. Ее волосы были зачесаны до глянцевого блеска, и свисали косичками за ушами. На одном фото она кружилась. На другом, примеряла большой расшитый блестками бюсте на свою ещё крошечную грудь. На третьем прижималась к взрослой версии себя, и они посылали воздушные поцелуи в камеру, их лица были вымазаны в шоколад.
— Думаю, у тебя пристрастие к шоколаду, — сказал он, острая боль пронзила его грудь.
— Самую малость. Я могу продержаться целых пять минут, не думая о нем или не желая кусочек.
Тогда он купит ей шоколадную фабрику. Вика могла бы купаться в шоколаде, если захочет.
— А кто другая женщина? — спросил он, догадываясь об ответе.
— Моя мама, — она сказала задумчиво. — Она была непостоянной и эмоциональной, но я любила ее.
— Сожалею, о твоей потере.
— Я тоже.
Потеря близкого человека, могла оставить большую зияющую дыру в груди. Та, за которую появится боязнь, что ее никогда не заполнить.
Именно так он чувствовал про своих родителей, и все же эта женщина наполнила его таким образом, что он сомневался, сможет ли когда-либо опустеть снова. Он сохранит память о ней навсегда.
Соло не позволит причинить ей боль.
Он отложил камеру.
— Что если мы немного попрактикуемся в борьбе? — Если Соло оставит ее здесь…. с каждой секундой у него появлялось все больше и больше сомнений по этому поводу… он хотел её, максимально подготовленной.
— Давай, — согласилась Вика, и если её смутила резкая смена темы, то она подала виду.
— Дай мне несколько минут для подготовки. — Он встал с ней на руках, усадил в кресло, и направился в гостиную, чтобы передвинуть диван и журнальный столик.
Когда Соло закончил, вернулся в спальню. Вика сидела на том же самом месте, где и до его ухода.
— Готов? — Спросила она.
Он нахмурился, услышав ее голос, мягкий и чувственный, но в его ушах не было звона. Не в этот раз.
Вика нахмурилась.
— Соло, — позвала она, вставая.
Он снова слышал.
— Ты меня слышишь?
Тряхнув головой, она сказала:
— Нет. А ты?
— Да. — Итак, они снова поменялись.
И, вероятно, такое повторится опять.
Как и прежде, она с облегчением приняла это.
— Мне нравится делиться с тобой, но я рада, что ты можешь слышать. Вина поджарила бы меня как избитого цыпленка.
